Gurulev - Rosstan

Дулэй относился к Степанке нежно. Может, просто жалел безотцовщину – самому пришлось хлебнуть сиротства.

– Эти, уш-уш, мешта, паря Штепа, шибко хорошо. Амбоны кругом, уш-уш. Вон амбон, уш-уш, на Чинатуе, вон амбон.

Дулэй принимался чертить на земле чернем бича план расположения амбонов – священных бурятских мест.

– Ши, Штепа, бурхан-дэ мургукей, – предлагал он молиться Степанке.

После обеда, когда жара надолго задерживала скот у воды, Дулэй обычно говорил:

– Ши, Штепа, унтыху корриктэй. Би унтыху корриктэй, укыр унтыху, уш-уш.

Понятно: Дулэй предлагает: пока коровы спят, неплохо бы и самим вздремнуть.

Степанка понимал по-бурятски, но говорить не мог.

– Семен! – кричал Степанка в самое ухо глухому другу. – Мяса охота тарбаганьего.

– Мяхо? – качал головой Семен, узкие глаза его почти прятались. – Можно. Мундулуна?

– Нет, – качал головой Степанка, – большого. Арамок сделаем. Вон тарбаган на бутане стоит.

Дулэй смотрел из-под ладони.

– Можно, уш-уш. Шкрадывать хорошо. Однако, с мяхом, уш-уш, будем.

Он подвязывал наколенники из тарбаганьей шкуры, опускал уши у шапки, с которой не расставался даже в самую жару, брал свою неизменную кисть, сделанную из белого коровьего хвоста, подтягивал старый и грязный кушак.

Степанка любил смотреть, как Семен скрадывает тарбагана.

Вот и сейчас Дулэй сразу к тарбагану не идет, идет вроде бы мимо, на зверька не смотрит. Нет, вроде к бутану подворачивает. Шаги маленькие, легкие. Левой рукой держит белую кисть, закрывает ею лицо. Сутулится, пригибается, вдвое согнулся. Совсем медленно идет. Не идет – на коленях ползет. Лег.

Тарбаган лает встревоженно: «Винь-винь». Прячется за бутаном, то снова встанет столбиком. Осторожен тарбаган, но любопытство верх берет. «Винь-винь!» Азартно вздрагивает его хвостик, бьет по спине.

Степанка мается: уйдет зверек.

Старый пастух медленно выдвигает сошки ружья, чуть колышется белый коровий хвост. Из ружья вырывается облачко и сразу же тает в нагретом воздухе. Приглушенно доносится хлопок выстрела.

Дулэй медленно поднимается, стряхивает с колен землю, подгибает к ружью сошки. Пастух обходит бутан кругом, чешет в затылке.

«Промазал», – падает духом Степанка. Он вдруг вспоминает, что на весь день у них краюха хлеба да дикий чеснок.

Но Дулэй, словно нехотя, нагибается – в руках у него рыжеватая тушка. И на этот раз не промахнулся охотник. Будет сегодня вкусный арамок – жирные у тарбагана внутренности. Степанка свалился с лошади, удало принялся собирать аргал для костра, рвать чеснок.

Обед увлек друзей, и они не заметили, как к ним подъехала телега.

– Здравствуйте, – окликнул их девичий голос. Степанка вздрогнул, резко повернулся.

– Симка! Вот испужала! Как подкралась.

– Ничего, – Симка подошла к костру, – от испуга я умею лечить. Лаженой водой умою на пороге избы и как рукой снимет.

Степанка Симку хорошо знает: с ней Федя, братан, хороводится.

Дулэй подвинулся, показал рукой рядом с собой.

– Садись, девка.

– Да некогда мне. Аргал поехала собирать. Пойдем-ка, Степа, к телеге, посекретничать надо.

– О чем это? – солидно спросил Степанка, когда они отошли от огнища.

– Хорошенький ты мой, ну-ка расскажи о Феде. Как ты с ним встречался?

И как это девка узнала? Проболтался кто-то?

– Ничего я не видел.

– Да ты не обманывай. Я от верных людей знаю. Худой он, Федя-то?

– Отвернись, – шикнул Степанка на девку. – Дулэй по губам читает.

– Разговаривал с ним? Говорит-то хоть он о чем?

Привязчивая эта Симка.

– Да рассказывай! – Симка даже ногой топает. – Каждое слово из тебя клещами тянуть нужно.

– Ладно, – сдался Степанка. – У Феди морда, что колесо.

Симка долго не отставала, мотала душу.

– Куда это, уш-уш, она поехала? – спросил Дулэй, когда Симка была уже далеко.

– Аргал собирать.

– А пошто, уш-уш, обнимала тебя? – пастух вытирает жирные после еды руки о грязный кушак.

– Нанимала аргал собирать.

Дулэй согласно кивает головой, тихо улыбается в редкие усы.

Вечером, когда солнце стало желтеть и клониться к горизонту и пора было уже гнать стадо домой, Семен подъехал к подпаску.

– Штепа, уш-уш, где у вас парень-то, Федя?

– Не знаю, – смутился Степанка. Второй раз на дню приходилось врать другу. – Не знаю! – прокричал он в самое ухо Дулэя.

Пастух погладил Степанкино плечо темной заскорузлой рукой, засмеялся беззвучно.

– Уш-уш, молодец.

Степанка скосил глаза: не насмешничает ли Дулэй, обидевшись на вранье.

– Много, уш-уш, знаешь, мало, уш-уш, говоришь. Шибко хорошо. Толчач угэй?

– Байнэ, байнэ! – теперь смеется и Степанка.

IX

Партизанский отряд Смолина подошел к Караульному.

Белые почти без боя отдавали села, освободив дорогу к границе. Охваченные паникой, японцы внезапно объявили о своем нейтралитете и ушли за кордон, они откатывались к железной дороге, за которую атаман Семенов еще продолжал цепляться, опасаясь полного разгрома.

Осторожный Смолин решил атаковать поселок с расчетом: может, белые отойдут, за последнее время не раз так бывало. А? потом – гнать да рубить – милое дело.

Ночь выдалась теплая, темная. Такие ночи бывают в Забайкалье редко. Острый серпик луны торопливо скатился за хребты, словно боясь стать свидетелем людской битвы.

Партизаны чувствовали свою силу, но огней не разводили – ошалевший от страха батареец белых мог пустить снаряд. Курили в рукава.

Тихая ночь. Только изредка всхрапнет лошадь да ударит крылом встревоженная птица.

Федька лежит около Гани Чижова. Неймется парню.

– У тебя, Ганя, как с припасами? Хватит? Могу поделиться, если мои патроны подойдут для твоей кремневки.

– Не подойдут. Бестолковый ты, Федька. Я же с дула заряжаю. Невидимый в темноте, подошел Николай.

– Несознательный ты, товарищ Стрельников. Опять зубы моешь. Пойдем со мной, дело есть.

Федька поднялся, обиженный: опять его Колька называет «товарищ Стрельников», как будто и не приятели они. Правда, Колька уже объяснил, что в боевом отряде должна быть дисциплина, но что из этого.

А звали, оказывается, для интересного дела. Осип решил караульских партизан послать в поселок. Небольшими группами, в темноте они должны через огороды выйти к улицам и с рассветом, когда отряд хлынет с сопок, поднять в поселке стрельбу.

Небо на востоке собиралось уже светлеть, когда Федька, Северька и Николай, добравшись до кладбища, укрыли за часовней коней и, пригибаясь, пошли к огородам.

Спит поселок и не спит. Пусто на улицах, а в домах затаились, ждут. Чья сегодня возьмет?

Гавкнула, взвизгнула собака во дворе Алехи Крюкова. Ходит кто-то. Алеха в сенцах к двери ухом припал. Показалось. Нет, люди во дворе. На крыльцо поднимаются, шарят щеколду.