Hairuzov - Tochka vozvrata

– Завтра надо попросить Митрича заехать в Чикан купить сигарет. В Чингилее одна махорка осталась, – сказал Мамушкин.

И я неожиданно для себя припомнил, что в Чиканской школе работает знакомая учительница, Анна Евстратовна.

– Так она теперь не в Чикане, а у нас в Чингилее преподает, – сообщил Мамушкин. – Здесь такая штука приключилась. Накануне учебного года уехал в город в больницу учитель. Хотели возить ребят в Жигалово, но Анна Евстратовна попросила поехать в Чингилей. Других не нашлось, здесь все учителя приросли к своим домам. И она поехала. Теперь здесь все на ней. Скажу тебе, отличная училка! Ягодка! Школьный театр организовала, и они уже к эвенкам съездили. Боюсь только, что долго здесь не удержится, заберут в район или город. Охотников, шоферов в деревне полно, а вот такая – одна. Кстати, Митрич у нее вроде сторожа. Никого к ней на пушечный выстрел не подпускает. Все уже знают – втрескался. Но держит дистанцию. Когда Аннушка, так ее теперь все кличут, сюда приехала, то ее здесь не ждали. Мужики все в тайге, а у женщин своих хлопот полно. Стала она печь растапливать, а дрова сырые, не разгораются. И тут мимо Митрич ехал. Увидел, что учителка с сырыми чурками возится, завел трактор и приволок из леса пару сушин, распилил, наколол. С тех пор и она к нему питает особые чувства. Но дистанцию держит. У нее, говорят, городской ухажер есть.

Я слушал Мамушкина, и в душе у меня бродили какие-то непонятные, но ревнивые чувства. Конечно же, летая, я вспоминал Анну Евстратовну, как-никак она была моей первой пассажиркой. Из рассказа Мамушкина выходило, что мы из рук в руки передали ее на попечение Митричу. А уж он-то, я это уже успел оценить, умел быть заботливым и, судя по всему, надежным человеком. Вот с тем, городским, о котором она сообщила нам еще в Жигалове, я ее не мог представить, а вот к этому тунгусу Митричу – приревновал.

Митрич приехал поздно, привез рыбу, несколько крупных ленков, и мы сварили уху. Кроме ленков Митрич привез спальные мешки, и я, вспомнив, как он назвал себя лесным профессором, согласился: Митрич не только заботливый, но и предусмотрительный. По мнению Ватрушкина, это было главным качеством, которое отличает настоящего пилота от летуна. Действительно, с таким человеком не пропадешь. В разговоре у вечернего костра Митрич признался нам, что хотел стать летчиком и даже ездил поступать, но не прошел медкомиссию. И в конце сказал одну фразу, которая как вспышка уже по-новому осветила всю мою нынешнюю работу.

– Для того чтобы любить небо, не обязательно быть летчиком. И вообще, умные люди говорят: то, что сделано с любовью, и стоит долго и помнится всю жизнь.

После таких слов говорить больше не хотелось. Я забрался в спальник и, поразмышляв над словами Митрича, уснул сном хорошо поработавшего человека.

А утром, загрузив мотоцикл коробками и ведрами с ягодой, Митрич повез нас в Чингилей. Когда въехали в село, я попросил его подвезти нас к школе.

– Мне нужно повидаться со старой знакомой, – сказал я.

– С Анной Евстратовной, – догадался Митрич. – Это мы запросто. Но у нее сейчас уроки. Может, чуть попозже.

– Ничего, мы на минутку.

Митрич подъехал к деревянной, срубленной из вековых лесин школе и попросил бегающих во дворе девочек позвать Анну Евстратовну.

– Скажите, что к ней гости из города.

Девочки быстрыми глазами оглядели меня, прыснули и скрылись в школе.

Анна Евстратовна вышла в строгом сером костюме и в модных туфлях, что сразу бросилось мне в глаза, потому что ходить в них по улице после прошедших дождей было бы безумием. Увидев меня, Анна Евстратовна обрадовалась, сказала, что не ожидала, и, когда я начал мямлить, что заехал на минутку, она тут же настояла, чтобы я обязательно подождал, она сейчас закончит урок, и мы должны пообедать у нее.

Жила она здесь же, при школе, в пристрое, который, судя по свежим бревнам, был приделан совсем недавно.

– А вы зайдите, там не заперто, я сейчас подойду, – сказала она.

И мы зашли, но только с Мамушкиным. Митрич, сославшись на срочную работу, уехал по своим делам. Конечно, это было не жилье Мамушкина, у Анны Евстратовны все прибрано, чисто, крашеный пол, на столе – стопки тетрадей, на этажерке и полках – книги. И свежий пропитанный смолью и хвоей воздух.

Я еще раз осмотрел комнату, ну где же здесь можно было разложить парашют, его можно было показывать в разобранном виде только на школьном дворе или на аэродроме.

Коля нашел у Анны Евстратовны кастрюлю, наполнил ее ягодой, затем сходил в огород и подкопал картошку.

– Ну, чего расселся, давай будем чистить! – скомандовал он.

И мы начали чистить. Искоса я оглядывал комнату – так вот куда занесла ее учительская судьба! Через окно в комнату заглядывал кусочек неба, а далее был виден край деревенского поля, и, насколько хватало глаз, стояла тайга. А на столе небольшие часы отсчитывали свое и наше время. Оно неумолимо летело с такой скоростью, что даже и на самолете не угонишься.

Действительно, Анна пришла скоро, не вошла, а влетела, увидев, что мы заняты домашней работой, похвалила и, быстро переодевшись, придала нашим действиям ту осмысленность и законченность, которую может сделать только женщина.

Между делом она рассказывала, как ее здесь встретили, как быстро за пару дней соорудили вот этот пристрой.

– Побелили, покрасили, принесли новые табуретки и даже где-то разыскали барское кресло, перетянули его бараньей шкурой, а на пол под ноги бросили медвежью шкуру. Меня так и подмывало спросить про сырые чурки, но она и сама рассказала, как она боролась с вязкой, сырой древесиной, пытаясь растопить печь.

На это самое кресло она усадила меня, чтобы я чувствовал себя, как в кабине самолета. За столом, в свою очередь, я предложил ей помощь на тот случай, если потребуется что-то передать в город: отвезти, привезти посылку или ее саму в Иркутск. Она с улыбкой глянула на меня и сказала, что хотела бы передать в город работы учеников на конкурс.

– Нет проблем, передам, – бодрым голосом заверил я.

Она достала папочку и передала мне. Вместе с нею она передала пакет.

– А это вам с Иннокентием Михайловичем, – сказала она.

– Что это? – спросил я.

– Ондатровые шкурки, двенадцать штук, как раз на две шапки.

– Да ты что, я не могу и не буду брать такие подарки, – нахмурившись, сказал я.

– Ты меня обидишь, – ответила Анна. – Я была вам так благодарна!

– Бери, бери! – сказал Мамушкин. – Охотники здесь сдают их по пятьдесят копеек за штуку.

– Я их не покупала, мне принесли, сказали: сшейте себе шапку. Здесь такие холода!

– Они правы, здесь действительно холодно, – заметил я.

Мысли мои пошли зигзагами: взять, подумает, летчики все такие, берут и даже спасибо не говорят. Откажусь – обидится. Еще в детстве мама меня учила: не бери чужого. Взял – потерял. Отдал – приобрел. И тут до меня дошло. Должно быть, шкурки ей принес Митрич.