Hairuzov - Tochka vozvrata

И я уже знал, что должен, не просто должен, а обязан рассказать об этом другим, чтоб знали: эта северная земля сурова и жестока с теми, кто пытается взять ее наскоком. И не прощает малейшей ошибки.

К нам в комнату заглянула Татьяна Михайловна.

– Куда заторопились, отдыхайте. Аэропорт закрыт до десяти часов. Иннокентий приезжал, они уже с Николаем Григорьевичем наладили, цилиндры вам еще вчера местным рейсом прислали.

Мне становится неудобно, я здесь лежу, наслаждаюсь теплом, а мои коллеги уже давно на работе и уже почти сделали свою часть работы.

Я быстро оделся, вышел во двор. Только сейчас, при дневном свете, я разглядел, насколько стар дом Малышева. Бревна рассохлись, потемнели от времени. Под навесом стоит верстак, на нем тиски, в углу лодочный мотор «Вихрь». Недалеко от сарая летний душ, сверху на столбах закреплен выкрашенный черной краской топливный самолетный бак. У Малышева все сделано прочно и надежно и, казалось, предусмотрено на все случаи жизни.

Я вернулся в дом, хозяйка налила чаю со свежим черничным вареньем, поставила на стол пироги. Пока я пью чай, она вяжет свитер и рассказывает, как познакомилась с Малышевым. Встретились они в Нюрбе – это в Якутии. Он работал там в Сосновской экспедиции, обслуживал летающие к геологам самолеты. Дело было сразу же после войны. Малышев и пробыл там целое лето. В один из тех светлых, как день, ночей, когда можно спокойно читать газету, они встретились на берегу Вилюя на танцах. И потом увез ее в Киренск.

– А как переводится на русский «Нюрба»? – спросил я. – Несколько дней назад летели мы туда с эстафетой, я спрашивал – никто не знает.

Татьяна Михайловна перестала вязать, пожала плечами:

– Кто его знает. Рассказывают, очень давно жила в тех краях красивая девушка, звали ее Нюрба. К ней сватался якутский князь Вилюй. Князь был старый, у него уже было несколько жен. Девушка не хотела выходить за него замуж, любила она другого. Собралась как-то Нюрба в лес погулять, и тут ее подкараулил старик Вилюй – расправился с ней, отнял жизнь, а потом, испугавшись, убежал к Лене. Долго искали девушку отец с матерью. В том месте, где она потерялась, образовалось много озер – так это, говорят, слезы родителей.

– Верно, озер там много, – подтвердил я.

– Люди зря говорить не будут, – улыбнулась Татьяна Михайловна. Она встала с табуретки, подошла ко мне, приложила к спине свитер. – Вовка примерно такой же, должно подойти.

Посидев еще немного, я отправился в аэропорт. Еще с мостика услышал, как ревет двигатель нашего самолета. Николай Григорьевич, завидев меня, открыл форточку, показал вверх палец. Такой простой, но понятный знак. Только позже я узнаю, что они всю ночь с Малышевым провели около самолета и заменили цилиндры. Меня охватывает чувство благодарности к этим незаменимым помощникам, которые в любую погоду днем и ночью делают свое дело. И никогда не требуют к себе особого внимания. Молча, точно и вовремя.

Я почувствовал, как внутри во мне закрутился, завертелся барабан времени, когда я уже не хозяин себе. Скорее, скорее в воздух, в небо!

На метеостанции я глянул синоптическую карту, она была вся испещрена красными и синими линиями, холодный фронт за ночь сместился к Байкалу. Чернильное перо на барографе круто ползет вверх, стремительно растет давление – это добрая примета. Меня беспокоит состояние полосы здесь, в Киренске. Я заскакиваю в диспетчерскую, прошу топливозаправщик, чтобы проехать на нем по полосе, но мне отвечают, что он уехал закачивать топливо. Мы со вторым пилотом Долотовым идем пешком. На полосе уже руководитель полетов Виктор Тимофеевич Буланов, высокий, худой, он точно сажень отмеряет землю.

– Пожалуй, открываться будем. Ты взлетишь, подскажешь состояние полосы, – громко говорит он, и звук его голоса теряется, пропадает среди шума работающих двигателей. Пока мы шли на полосу, проснулась, дала о себе знать малая авиация, на дальней стоянке уже вовсю пробуют свои голоса вертолеты и «Антоны».

Навстречу нам, все в том же замасленном комбинезоне, но уже в старой, с вылинявшим верхом фуражке, медленно идет Малышев. Он с силой топает каблуком о землю, проверяет ее на прочность.

– Лучше с краю взлететь, – говорит он, – здесь, я помню, всегда повыше было, потверже. А там низина, ее гравием выровняли, сейчас она намокла, на взлете зароется колесо, поведет самолет, ничем не удержишь.

Малышев говорит дело, я смотрю на заросшую травой обочину, прикидываю расстояние до фонарей, лишь бы не задеть их винтом. Придется взлетать по обочине, пройтись по ниточке, главное здесь – выдержать направление. А вот садиться на такую полосу можно и по гравийке. Я стараюсь не думать о посадке, я думаю о взлете. Грунт мягкий, посреди полосы свинцовые заплаты луж, я знаю: они затормозят движение, погасят скорость. «Если не подниму до них переднее колесо, то не взлечу, – мелькает короткая, как вспышка, мысль, – нет, надо поднять его, для этого нужно сместить в самолете груз назад, сделать заднюю центровку».

Мы идем обратно, на стоянку. В самолете слышатся топот, глухое сопение, удары, я вижу, как Николай Григорьевич вместе с Угриновичем переносят ящики с помидорами в хвост самолета. Его предупредительность нравится мне, он понял все и, не дожидаясь команды, стал смещать груз назад.

Медленно, очень медленно мы ползем на старт, я стараюсь рулить по той полоске, по которой решил взлетать. Самолет водит из стороны в сторону, но вот мы на исполнительном старте. Впереди тысяча четыреста метров полосы, дальше крыши домов деревни Хабарово. красный, слоеный, точно срезанный ножом торт, берег реки Лены, обросшая лесом гора. Я прикидываю: если все пойдет нормально, через тридцать-сорок секунд мы будем над ней.

Переднее колесо я поднял после первой сотни метров, самолет встал на дыбы, уже набрав силу, взрыхлил лужу, скорость начала резко падать, но я все же успел удержать взлетное полжение и не дал опуститься переднему колесу. Где-то у центра полосы наконец-то облегченно взревели двигатели, и мы оторвались от земли. Близко, до сучка на крыше, мелькнула крыша первого дома, набежала река.

От Киренска до Мамы двести девяносто километров. Мы их прошли за пятьдесят минут – помогал попутный ветер. Километрах в ста двадцати от Киренска, справа, показались острые, похожие на частокол гольцы. Некоторое время мы летели параллельно им, потом горы повернули к северу, пересекли нам путь. Сверх голых, будто остриженных наголо вершинах – тонкие, как порезы, траншеи, крохотные, чем-то напоминающие птичьи норы шахты. От них по склону серебристо-белым тестом сползают отвалы. Здесь добывают слюду.

Впереди по курсу крепкий поселок, он расположен на широком, похожем на равнобедренный треугольник мысу, посадочная полоса служит как бы основанием, она тянется параллельно склону горы. Мыс песчаный, с двух сторон его удерживает река Витим.