Hairuzov - Tochka vozvrata

– Можно, я ваш планер посмотрю? – попросил Бакшеев.

– На кой он вам сдался?

– Вы знаете… – Бакшеев запнулся на полуслове. Он хотел назваться, но, взглянув на себя глазами хозяина, решил не раскрываться, пусть все останется так как есть. – Я когда-то летал на планерах, – схитрил он. – Если вы разрешите, то я попробую.

– Берите, если его не растащили или не сожгли, – порывшись в кармане, Заикин протянул Бакшееву трешку. Ивана бросило в жар: ему, здоровому мужику, инвалид давал на чай.

– Да вы что, смеетесь?

Он торопливо засунул трешку Заикину в карман и вышел.

С этого дня он перестал брать деньги. А через неделю в «кабинете» произошел скандал с напарником – хмурым, неразговорчивым мужиком, которого Бакшеев про себя окрестил «немым».

– Чего это ты, паря, начал свои порядки устанавливать? – не глядя на Бакшеева, сказал он. – Чего людей обижаешь?

– Я обижаю? – удивился Бакшеев. – Откуда ты это взял?

– Ты вот что, дурачка не строй, – зло сказал напарник. – Может, там у тебя на книжке тысячи лежат, напахал, поди, пока летал. Только к нам со своим уставом не лезь.

– Ну, так что же ты растерялся, взял бы и пошел в летчики. Или трешки собирать легче?

– Ты клиентов портишь, паря. Они дают не потому, что ты им нравишься. За работу дают. Они не хотят быть хуже других, а ты их унижаешь. Раз попал сюда, подчиняйся, а не то шею свернем.

– Ты, что ли, свернешь?! – вскинулся Бакшеев, чувствуя, что теряет над собой контроль. – Видел я таких. Что, тебе трешка дорогу в рай откроет? Все умирают одинаково: богатые и бедные. И еще никто с собой туда ничего не прихватил.

– Ты еще мне мораль читать будешь? Закрой свою поганую пасть.

Вот этого Иван уже вынести не мог. Схватил напарника за грудки, пристукнул о шкаф и, собрав сумку, вышел на улицу.

В тот же день Бакшеев уволился. До этого случая не было повода, а нашелся повод – и он уволился.

Все свободное время Бакшеев стал пропадать в центральной диспетчерской. Он приходил сюда с утра, точно на работу, усаживался на стул, который стоял возле окна, и сидел, разглядывая перрон, стоянку самолетов, проезжающие машины. Все было знакомо, привычно, будто он всю жизнь провел здесь. Установленные на пульте динамики то и дело что-то требовали, угрожали, ругались: кому-то срочно нужна была заправка, кто-то просил тягач, питание. Все потребности, все нужды аэропорта сходились, замыкались в этой комнате. Иван узнавал знакомые голоса пилотов, улыбался, когда в разговор влезал Короедов. Совсем недавно он сам сидел в кабине и точно так же возмущенно требовал заправить его самолет.

– Ну разве можно все упомнить? – жаловался Бакшееву рыхлый, похожий на перезрелый груздь старший диспетчер Василий Колодин. – У меня же голова не Дом Советов. На стоянке всего один свободный топливозаправщик. Не могу же я враз заправить три самолета. И с этими пассажирами беда, всю зиму сидят, а лето настанет – валом валят. Думал, спишусь на землю, поживу спокойно. А здесь, того и гляди, в ящик сыграешь. Вон, Самокрутов уже бежать навострился.

– Ты, Вася, заправь в первую очередь бодайбинский рейс, – советовал Бакшеев. – Бодайбо работает только днем. У летчиков времени в обрез. А рейс на Киренск отмени, дай команду, чтоб мирнинский рейс на обратном пути у них сел. Загрузки в Мирном почти нет, пассажиры сейчас в основном на север прут. А придет самолет с Бодайбо, ты его на Братск разверни. И налет ребятам будет, и пассажиров развезешь.

– Ну, Ваня, ну голова! – восхищался Колодин.

– Давай на мое место, – предлагал Бакшееву Самокрутов. – Сутки дежуришь, двое свободен, чем не жизнь? Или, если хочешь, через месяц место освобождается. Диспетчера по заправке.

Иван в ответ улыбался далекой улыбкой.

– Все на землю опуститься не можешь. Ну скажи, что мы хорошего видели? – злился Самокрутов. – Города? Да нигде дальше аэродрома и гостиницы не бывали. Наша жизнь как магнитофонная лента – прокрутил ее, а на следующий месяц все заново, те же аэропорты, те же слова, та же музыка. Я вот часто думал, почему ты с Ротовым ругался. Ну, чего тебе недоставало? Я замечал, он тебя уважал, хоть и ругал. Считался с тобой. С другими нет, а с тобой считался. Вел бы ты себя по-иному, он бы, глядишь, пристроил тебя в хорошее место.

Вечером после смены в диспетчерскую заглядывал Короедов, и сразу же в комнате, где сидели списанные пилоты, становилось тесно от его хриплого голоса.

– Иван, ну что ты здесь сидишь?! Что, еще не насмотрелся на своего дорогого механика?! – громко кричал он. – На ипподром пиво привезли. Пока ты здесь штаны протираешь, разберут!

– Петь, у тебя что, живот болит? – интересовался Бакшеев. – Кричишь – ушам больно.

– А я иначе не могу! – гоготал Короедов. – У меня голос командирский, стоит мне гаркнуть, грузчики пулей на самолеты. Ну что, идем? Разберут ведь.

– Не разберут, – усмехаясь, отвечал Бакшеев. – Да и нельзя мне, врачи не разрешают.

– Вот тебе раз! Вчера можно было, сегодня нельзя. Ты их больше слушай, они и так полжизни у тебя отняли, а ты все на них оглядываешься. Плюнь! У меня сосед врач, так он говорит: есть желание – выпей. Я так и поступаю, себя не ограничиваю и тебе не советую.

Бакшеев смотрел на плотное, отсвечивающее синевой лицо Короедова, на бледное, жаркое небо и сдавался, шел на ипподром. Но однажды Бакшеев пришел на ипподром один, без Короедова. Буфет был закрыт, и он, поглядывая на часы, присел на скамейку. И вдруг увидел Проявина. Появился тот откуда-то сзади, из-за кустов, покрутил по сторонам своей птичьей головой.

– Володя! Проявин! – окликнул его Бакшеев.

Проявин вздрогнул, оглянулся и, точно что-то припоминая, посмотрел на Бакшеева.

– А-а-а, это ты, Иван, – наконец-то признал он. – Я думаю, кто это меня зовет? Ты что, давно здесь? – По-стариковски шаркая ногами, Проявин подошел и плюхнулся на скамейку рядом с Иваном. – Тяжело? – спросил он и сам же ответил себе утвердительно: – Конечно, тяжело: жара!

Иван молча оглядел Проявина. На нем был старенький, заношенный летный костюм и серая форменная рубашка.

– Ты, Иван, на меня не обижайся, – поглядывая под ноги, сказал Проявин. – Ты, наверное, думаешь, что я специально воду в керосин налил. Бочка давно стояла, вода, видимо, нынешней весной, когда начал таять снег, попала. А так я ее проверял. Ей-богу, проверял!

– Верю, Володя, верю.

– А Потапихин не поверил. Уволил меня.

– Пошли, буфет открыли, – сказал Бакшеев. Ему стало неловко и стыдно за то, что по его вине так жалок Проявин. И сейчас он понял: оба они связаны чем-то невидимым и постыдным. И если бы даже они жили в разных местах, эта невидимая связь все равно держала бы их до самого гроба. А ведь не родня и вроде бы не враги. Он все больше и больше убеждался: все в мире связано, сделай кому-то плохо – и обязательно когда-то тебе отзовется…