Hairuzov - Tochka vozvrata

Оставшись без дела, Порогов прилетел в Иркутск. Но его попытка вернуться в кабину самолета была остановлена председателем ассоциации летного состава Сергеем Борисовичем Полищуком. Тот сказал, что в авиакомпании идет сокращение летного состава и взять вновь его в штат не могут.

– Надо нам, Коля, иногда заглядывать в свой паспорт, – сказал он. – Мы и более молодых отправляем на пенсию. Кончились профсоюзы, пришел рынок. А у него жалости нет.

– А-а-а, ты, выходит, теперь что-то вроде заведующего рынком? – с некоторым удивлением протянул Порогов. – В других местах летают и до шестидесяти. Кроме того, я имею право вернуться на прежнее место по закону, – уже как бы вслед пробормотал он и уловил, что говорит не своим, а как бы взятым взаймы, чужим голосом. И нельзя было понять, чего в нем больше: обиды, скрытого вызова, желания пожаловаться на свою судьбу. Что и говорить, высоко взлетел, падать оказалось больно.

– К-х-э-э! – хохотнул Полищук. – Ты меня, Коля, извини, но, говорят, в Москве кур доят. И что из того? Когда и при какой стране эти законы были писаны… Сейчас-то мы живем в другой стране. Ты бы мог пойти в какой-нибудь московский отряд, где летчиков из кабины на пенсию выносят. Что ты за это время связями не обзавелся? Скажу честно, у нас в компании ситуация хреновая. Через некоторое время, может, я сам к тебе на работу попрошусь. Мой тебе совет: пока суд да дело, оформи летную пенсию. Открой свое дело, пиши статьи, занимайся с ребятишками футболом. Ты ведь это любишь. Кто раньше уходит, тот дольше живет.

Как ни старался Полищук на словах высказать Николаю свое участие, но выдали глаза, всего на какой-то миг мелькнуло в них что-то похожее на затаенное торжество. Вот он, миг расплаты. Порогов почувствовал, как откуда-то изнутри что-то темное и горячее ударило в голову, он едва удержался, чтобы не вмазать по выглаженному, выбритому лицу своего бывшего командира. За то, что в своей жизни постоянно натыкался на этот щупающий, холодящий взгляд.

– Если бы я нанимался фотомоделью, официантом или манекенщиком, ссылки на паспорт были бы уместны, – опять же не своим, осевшим голосом проговорил Порогов. – Спасибо за совет, постараюсь прожить долго.

Как вышел из кабинета, Николай не помнил.

До этой минуты, казалось бы, старые, давно поросшие мхом обида и злость на Полищука навсегда ушли из его жизни. Что было, то сплыло. У Сергея своя жизнь, у него своя. Сколько раз они сталкивались по другим вопросам, но еще никогда Николай не ловил себя на том, что причиной его неприязни к Полищуку была Шура Романова.

Еще в начале своей летной карьеры Николай летал вторым пилотом у Полищука. И все между ними было путем, вплоть до того момента, когда в их жизни появилась Шура. Сейчас с какой-то горечью он обнаружил, что жизнь его разделилась на ту, которая была до депутатства, когда он, как и все, каждый день приезжал в аэропорт, садился в кабину самолета и выполнял привычную летную работу, и ту, которая совсем не походила на прошлую. Но эти обе половины требовали платы по полному счету. Порогов мог бы припомнить, как в конце восьмидесятых Полищук звонил ему домой ночью и просил поддержать его на конференции. Сергей тогда выставил свою кандидатуру на пост председателя ассоциации летного состава. В ту пору выбирать себе начальство стало так же модно, как в пятидесятых годах засаживать поля кукурузой. Порогов поддержал Сергея, и тот стал в авиаотряде представлять интересы летного состава.

Поддержал Полищука Николай искренне. Сергей в аэропорту пользовался авторитетом, имел обширные связи, начальство это знало и к его советам и просьбам относилось с пониманием. Еще до избрания депутатом его одним из первых рекомендовали для работы за границей. Поработав в Анголе, а потом в «Авиаэкспорте», он вернулся заматеревшим, повидавшим мир. Во время задержек рейсов, собрав вокруг себя летчиков, он мог часами рассказывать, как живут люди за бугром. Если полеты отменялись, то продолжать душевные разговоры шли в клуб юных моряков, или сокращенно КЮМ. Там обычно собирался и заседал допоздна постоянно действующий «коньячный клуб». Слетать в Москву или на север можно было по билету. Но был и другой способ. «Заяц» договаривался с экипажем и улетал в кабине пилотов по льготному «стеклянному билету» – бутылке коньяку. Порою у летчиков бутылок набиралось столько, что хоть свадьбу играй. Собираясь на очередной «разбор полетов», прихватывали «заячий коньяк». После первой стопки переходили к полетам, летчики вновь начинали бороться с боковым ветром, обледенением, заходить на посадку в самых что ни на есть сложных метеоусловиях и ругать бестолковое начальство.

После возвращения в родные пенаты Полищук стал завсегдатаем и душой тех посиделок. И чем ярче рассказывал он о своих зарубежных впечатлениях, тем в большее возбуждение приходили его слушатели. Сергей знал: любимая пластинка, которую летчики были готовы слушать днем и ночью в любых условиях и на любой высоте, это когда разговор заходил о зарплате. Они начинали сравнивать собственную с той, которую получают летчики за бугром. Поднабравшись, участники «коньячного клуба» начинали кричать, что вот, дескать, государство мало ценит своих высококвалифицированных специалистов и что в Америке за такую работу получают десятки тысяч долларов.

– Ты прав, Серега, менять систему надо! Эта никуда не годна. На помойку ее! – стуча кулаками по столу, выкрикивали «короли воздуха». – Лома-а-ть, и как можно быстрее!

На другой день с утра, хмурые и угрюмые, с почерневшими губами, вновь собирались уже на ипподроме, снимали головную боль кто стаканом все того же «заячьего коньяка», а кто – пивом. В глазах стояла похмельная тоска: жизнь не в радость, сплошная головная боль. И коньяк – дрянь, клопами пахнет.

В девяностом году, уже став председателем ассоциации и, должно быть, желая упрочить свое положение, Полищук предложил свою кандидатуру от аэропорта в депутаты РСФСР. И неожиданно узнал, что летчики малой авиации выдвинули Николая. Порогов ввязался в борьбу, скорее всего, из спортивного интереса. В городе его знали, известность пришла к нему после публикации в «Новом мире» статьи о жизни и быте летчиков гражданской авиации. Николай тогда заочно учился на факультете журналистики и в свободное время писал в журналы и газеты. Из Министерства гражданской авиации пришло негласное указание дать писаке по рукам, чтобы он больше занимался летными делами и забыл о пере и бумаге. Отрядное начальство бросилось выполнять распоряжение Москвы, созвало конференцию, где роль разоблачителя и литературного критика взял на себя Полищук. Он стал говорить, что Порогов смеется над написанными кровью летными законами, глумится над командирами, изображая их тупицами и дураками, и что таким надо вовремя давать по рукам. Но рядовые летчики не согласились с ним, сказали, что все в статье правда, даже если она кому-то и не нравится. И вместо публичной порки Порогов получил общественное признание.