Unknown - dkII1

Я вздохнула. Зачем, ну зачем я отпустила на стрелку мужа? Ну и что, что он мужчина? Муж­чина-то он мужчина, а теперь придется прода­вать квартиру. Да никогда в жизни я не взяла бы на себя чужой долг в 100 миллионов. А он пожалел мальчика и его жену, ведь их могли убить, и ска­зал, что была сделка и был товар. И вот теперь могли убить моего мужа, меня и наших детей. Только никому это было уже не интересно. И тем более — тому мальчику… И некуда кинуться за помощью, никому не нужны наши проблемы. Охва­тывало отчаянье, становившееся с каждым днем все беспросветнее. Некуда, некуда, некуда… Если только… Я даже остановилась. Да я и молитвы ни одной не знаю. Да ладно, черт с ним, с тек­стом. И я, неожиданно для себя, начала молить­ся, собирая вместе когда-то и где-то услышанные слова.

Господи! Спаси и помилуй моих детей! Гос­поди, помоги мне, сделай что-нибудь! У меня ни­кого не осталось, кроме Тебя. Господи, я люблю Тебя!

Я сидела в траве, размазывая по лицу слезы и сопли, Линда прыгала рядом и поскуливала от не­понимания и сочувствия.

Господи! Господи! Господи! Я не знаю, что мне делать!

Я исступленно и измученно била кулаком по де­реву, пока из рассеченной ладони не потекла кровь. А потом без сил упала на землю и долго смотрела в такое синее небо. Медленно пришло осознание: я что, действительно, поверила в Бога?

Да! — закричало внутри. — Это теперь моя тайна. И я уже не одна в этом жестоком мире.

Захлестнула радостная волна, — почему? отчего? И откуда-то появились слова, и я начала повторять их искренне, от всей моей измученной души:

Господи, спасибо Тебе за то, что, пусть в такой страшный час, но я обрела Тебя и поверила в Тебя, и почувствовала любовь Твою! Спасибо Тебе, Господи! Спасибо Тебе, Господи! Спасибо Тебе, Господи!

Я шла домой спокойная, умиротворенная и уве­ренная в том, что вот теперь уж все и устроит­ся. Я, правда, не знала, как. Но это уже и не моя забота, Богу виднее. Не буду же я Ему давать со­веты. Я небрежно кивнула бандитам у подъезда и так уверенно, вполоборота, сказала им: «Завт­ра!», что они, растерявшись от моего необосно­ванного хамства, так ничего и не ответили, а я уже важно удалилась в подъезд.

Муж и сын спали. Я попила чай на кухне и тоже собралась укладываться, когда раздался те­лефонный звонок.

Слушай! — закричал прямо в ухо знакомый голос давнего друга. — Есть контракт на постав­ку водки, на два вагона, на реализацию. На пол­ную. Берешь?

Такого не бывает, — прошептала я одними губами, но меня услышали.

Бывает!..

Беру! — заорала я, разбудив не только до­машних, но и весь подъезд. — Беру, Господи!

На том конце провода радостно гоготали.

А когда это повторилось?

Меня везли на кресле по коридорам областной больницы.

Куда? — спросила одна медсестра дру­гую. — Может, не в отдельную, может, в об­щую?

Я заволновалась.

Почему же в общую, если есть возможность в отдельную?

Сестры посмотрели на меня с таким искрен­ним сочувствием, что я несказанно удивилась. Это уже потом я узнала, что в отдельную пала­ту переводили умирающих, чтобы их не видели остальные.

Врач сказала, в отдельную, — повторила медсестра.

Я успокоилась. А когда очутилась на кровати, ощутила полное умиротворение уже только от

идти, что я уже никому ничего не должна и вся ответственность моя со­шла на нет. Я ощущала странную отстранен­ность от окружающего мира, и мне было абсо­лютно все равно, что в нем происходит. Меня ни­что и никто не интересовал. Я обрела право на отдых. И это было хорошо. Я осталась наедине с собой, со своей душой, со своей жизнью. Только Я и Я. Ушли проблемы, ушли суета и важные вопро­сы. Вся эта беготня за сиюминутным казалась настолько мелкой по сравнению с Вечностью, с Жизнью и Смертью, с тем неизведанным, что ждет там, за небытием…

И тогда забурлила вокруг настоящая Жизнь! Оказывается, это так здорово: пение птиц по утрам, солнечный луч, ползущий по стене над кроватью, золотистые листья дерева, машущего мне в окно, глубинно-синее осеннее небо, шумы просыпающегося города — сигналы машин, цока­нье спешащих каблучков по асфальту, шуршание падающих листьев… Господи, как замечательна Жизнь! А я только сейчас это поняла…

Ну и пусть, — сказала я себе. — Но ведь по­няла же. И у тебя есть еще пара дней, чтобы на­сладиться ею и полюбить ее всем сердцем.

Охватившее меня ощущение свободы и счастья требовало выхода, и я обратилась к Богу, ведь Он был ко мне уже ближе всех.

Господи! — радовалась я. — Спасибо Тебе за то, что Ты дал мне возможность понять, как пре­красна Жизнь, и полюбить ее. Пусть перед смертью, но я узнала, как замечательно жить!

Меня заполняло состояние спокойного счастья, умиротворения, свободы и звенящей высоты одно­временно. Мир звенел и переливался золотым све­том Божественной Любви. Я ощущала эти мощ­ные волны ее энергии. Казалось, Любовь стала плотной и, в то же время, мягкой и прозрачной, как океанская волна. Она заполнила все про­странство вокруг, и даже воздух стал тяжелым и не сразу проходил в легкие, а втекал медленной пульсирующей струей. Мне казалось, что все, что я видела, заполнялось этим золотым светом и энергией. Я Любила. И это было подобно слия­нию мощи органной музыки Баха и летящей ввысь мелодии скрипки.

Отдельная палата и диагноз «острый лейкоз 4-ой степени», а также признанное врачом необ­ратимое состояние организма имели свои преиму­щества. К умирающим пускали всех и в любое время. Родным предложили вызывать близких на похороны, и ко мне потянулась прощаться вере­ница скорбящих родственников. Я понимала их трудности: о чем говорить с умирающим челове­ком? Который, тем более, об этом знает. Мне было смешно смотреть на их растерянные лица. Я радовалась: когда бы я еще увидела их всех? А больше всего на свете мне хотелось поделиться с ними любовью к Жизни — ну разве можно не быть счастливым просто оттого, что живешь? Я веселила родных и друзей как могла: рассказы­вала анекдоты, истории из жизни. Все, слава

Богу, хохотали, и прощание проходило в атмо­сфере радости и довольства. Где-то на третий день мне надоело лежать, я начала гулять по па­лате, сидеть у окна. За сим занятием и застала меня врач, закатив истерику, что мне нельзя вставать.

Я искренне удивилась.

Это что-то изменит?

Нет, — теперь растерялась врач. — Но вы не можете ходить.

Почему?

У вас анализы трупа. Вы и жить не може­те, а вы вставать начали.

Прошел отведенный мне максимум — четыре дня. Я не умирала, а с аппетитом лопала колбасу и бананы. Мне было хорошо. А врачу было плохо: она ничего не понимала. Анализы не менялись, кровь капала едва розоватого цвета, а я начала выходить в холл смотреть телевизор.

Врача было жалко. А Любовь требовала радо­сти окружающих.