Unknown - dkII1

Доктор, а какими вы хотели бы видеть эти анализы?

Ну, хотя бы такими.

Она быстро написала мне на листочке ка­кие-то буквы и цифры. Я ничего не поняла, но внимательно прочитала. Врач посмотрела на меня, что-то пробормотала и ушла.

В 9 утра она ворвалась ко мне в палату с криком:

Как вы это делаете?

Что я делаю?

Анализы! Они такие, как я вам написала.

А! Откуда я знаю? Да и какая, на фиг, раз­ница?

Лафа кончилась. Меня перевели в общую пала­ту. Родственники уже попрощались и ходить пе­рестали.

В палате находились еще пять женщин. Они лежали, уткнувшись в стену, и мрачно, молча и активно умирали. Я выдержала три часа. Моя Любовь начала задыхаться. Надо было срочно что-то делать. Выкатив из-под кровати арбуз, я затащила его на стол, нарезала и громко сооб­щила:

Арбуз снимает тошноту после химиоте­рапии.

По палате поплыл запах свежего снега. К сто­лу неуверенно подтянулись остальные.

И правда, снимает?

Угу, — со знанием дела подтвердила я, по­думав: «А хрен его знает».

Арбуз сочно захрустел.

И правда, прошло, — сказала та, что лежа­ла у окна и ходила на костылях.

И у меня. И у меня, — радостно подтверди­ли остальные.

Вот, — удовлетворенно закивала я в от­вет. — А вот случай у меня один раз был… А анекдот про это знаешь?

В два часа ночи в палату заглянула медсестра и возмутилась:

Вы когда ржать перестанете? Вы же всему этажу спать не даете.

Через три дня врач нерешительно попросила меня:

А вы не могли бы перейти в другую палату?

Зачем?

В этой палате у всех улучшилось состоя­ние. А в соседней много тяжелых.

Нет! — закричали мои соседки. — Не от­пустим.

Не отпустили. Только в нашу палату потяну­лись соседи — просто посидеть, поболтать, по­смеяться. И я понимала, почему. Просто в нашей палате жила Любовь. Она окутывала каждого зо­лотистой волной, и всем становилось уютно и спокойно.

Особенно мне нравилась девочка-башкирка лет шестнадцати в белом платочке, завязанном на затылке узелком. Торчащие в разные стороны концы платочка делали ее похожей на зайчонка. У нее был рак лимфоузлов, и мне казалось, что она не умеет улыбаться. А через неделю я увидела, какая у нее обаятельная и застенчивая улыбка. А когда она сказала, что лекарство начало дейст­вовать и она выздоравливает, мы устроили праз­дник, накрыв шикарный стол, который увенчива­ли бутылки с кумысом, от которого мы быстро забалдели, а потом перешли к танцам.

Пришедший на шум дежурный врач сначала ошалело смотрел на нас, а потом сказал:

Я 30 лет здесь работаю, но такое вижу пер­вый раз.

Развернулся и ушел. Мы долго смеялись, вспо­миная выражение его лица. Было хорошо.

Я читала книжки, писала стихи, смотрела в окно, общалась с соседками, гуляла по коридору и так любила все, что видела: книгу, компот, со­седку, машину во дворе за окном, старое дерево. Мне кололи витамины. Надо же было что-то колоть.

Врач со мной почти не разговаривала, только странно косилась, проходя мимо, и через три не­дели тихо сказала:

Гемоглобин у вас на 20 единиц больше нормы здорового человека. Не надо его больше повышать.

Казалось, она за что-то сердится на меня. По идее, получалось, что она дура и ошиблась с диа­гнозом, но быть этого никак не могло, и это она тоже знала.

А однажды она мне пожаловалась:

Я не могу вам подтвердить диагноз. Ведь вы выздоравливаете, хотя вас никто не лечит. А этого не может быть.

А какой у меня диагноз?

Я еще не придумала, — тихо ответила она и ушла.

Когда меня выписывали, врач призналась:

Так жалко, что вы уходите, у нас еще много тяжелых.

Из нашей палаты выписались все. А по отделе­нию смертность в этом месяце сократилась на 30%.

Жизнь продолжалась. Только взгляд на нее ста­новился другим. Казалось, что я начала смотреть на мир сверху и потому изменился масштаб обзо­ра происходящего. А смысл жизни оказался таким простым и доступным. Надо просто научиться любить — и тогда твои возможности станут безграничными, и все желания сбудутся, если ты, конечно, будешь эти желания формировать с лю­бовью и никого не будешь обманывать, не будешь завидовать, обижаться и желать кому-то зла. Так все просто и так все сложно.

Ведь это правда, что Бог есть Любовь. Надо только успеть вспомнить, что ты — Бог!..

Может ли листик на ветке называть себя дере­вом? Может, но только не в прямом, а в собиратель­ном смысле. Иначе у него начнется мания величия и он станет навязывать дереву свою волю. Может ли клетка называть себя организмом? Может, но если она забудет, что на внешнем уровне является все-та­ки его частью, то свою волю она поставит на первое место и превратится в раковую.

Так что, по большому счету, у человека всего две проблемы. Проблема первая: не забывать, что чело­век — это любовь, что по своей сути любой человек Божественен, что все люди едины в Боге. Так что человека можно называть Богом. Вторая проблема: не забывать, что ты человек, — чтобы не превра­титься в раковую опухоль.

Когда человек понимает, что умирает, когда он видит, как распадается его тело, знает, что скоро разрушится сознание, а также и все привязанности и чувства, связывающие его с этим миром, тогда остается уповать только на любовь. Освободившая­ся от всех забот и привязанностей душа получает огромное количество энергии, и если она устремля­ется к Богу, тогда человек начинает ощущать, что он един с Творцом, что он Бог. Но это иллюзия. Сын един с отцом на тонком плане, но отцом не яв­ляется. Христос говорил, что он един с Творцом, но не позволял называть себя Богом.

Ощущение единства с Творцом дает взрыв любви в душе. Но полная идентичность Творцу может быть только в самом конце жизни вселенной. Если человек, возвращаясь к своей обычной жизни, к де­лам, хлопотам и привязанностям, продолжает при этом считать себя Богом, то произойдет обожествле­ние своих тела, сознания и души. И тогда, вполне возможно, вернется прежний диагноз.

Поэтому правило первое — не забывать, что мы Божественны.

Правило второе — усиливать единство с Богом, раскрывать свою Божественную сущность.

Правило третье — не забывать, что ты человек.

P.S. Один мусульманин рассказал мне интерес­ную историю. В IX веке на Востоке, кажется, в Персии, жил один поэт. Он был искренне верую­щим, и все его стихи посвящены были Богу, пости­жению Творца. Он вел безупречно нравственную жизнь. Его считали чуть ли не святым, у него было много почитателей. И вот однажды он вышел на главную площадь города и начал кричать: «Я Бог! Я есмь Бог!» Люди пытались остановить его. «Пре­крати кощунствовать», — просили они, но он не унимался. В тот же день его казнили. Это произош­ло на глазах у его друзей и почитателей. Один из них молился всю ночь и, обращаясь к Богу, просил объяснить, почему же был убит этот святой чело­век. Под утро он заснул и во сне услышал ответ: «Этот человек раскрыл сокровенную тайну, кото­рую рано пока еще знать людям». Кстати, несмотря на то, что произошло, этого поэта все равно при­знали святым. Он был похоронен с почестями, а его могила многие века была местом поклонения верующих.