Елена Асеева - В поисках меча Бога Индры

Одначе, стоило Криву подойтить к подножию горы як Асур Ра, слегка развернув главу, глянул на человека со небес своими тёмно-синими очами, его златые, до плеч, кудри озарялись боляхным похожим на восьмиконечну звезду колом, расплёскивающим у разны стороны солнечны лучи. Встряхнул Ра божественной главой и всколыхнулися, подобно ниве во полюшке от дуновения порывистого ветра, его златые волосья, да кудреваты, длинны вусы и бородища. Затрепетало осеняемое солнечным светом лёгкое одеяние, окутывающее мощное, крепкое ужотко не младое, но усё ищё доколь сильное тело Бога. Полыхнул ослепительными лучами Асур у сторону неразумного человечка, жёлаючи востановить того от скверного шага, удержать от непоправимого поступка. Обожгло кожу лица Крива, ярый светь вдарил прямо у кривые, косо-глядящие очи. И немедля опустил берос их униз, вуставилси на бурую оземь, иде меже двух угловатых, будто порубленных камней, сидел маханький, зелёный кустик, покрытый желтыми, як солнышко круглыми цветочками. Порывисто вздохнул Крив и первый раз у душу ко няму забралси страх, да жёлание повернуть обратно… туды у деревеньку, шо лежала на брегу реченьки Речицы.

Да тока, ден ноне его выпустять из своих цепких, когтистых рук силы Тьмы… Токмо на миг во душе Крива появилось благоразумие, коснулось незримыми крылами его гулко стучащего сердца, его притаившейся душонки, а засим, казалося, мгновенно кудый-то испарилося. Будто тот, кто невидимо шёл осторонь, инде издеваяся, да посмеиваяся, но усё ж пособляючи, подул на испуганну душу бероса, да своим мрачным, злобным, ничавось ня любящим дыханием прогнал тот мудрый полёть мысли, примчавшийся, по-видимому, от самого Асура Ра.

А посему Крив ещё разочек, горестно вздохнув, перьступил слепящий солнечными цветками кустик и тронулси ввысь, направив свову поступь по горной, вытоптанной козьими и бараньими копытами тропушке. Подымаясь по хребту, каковой уначале был пологим, а по мере подъема становился усё круче… круче… круче… Крив перьставляя стопы шёл по горячей, выжжённой временем да солнечным жаром землице и с кажным шагом уставал усё шибче… шибче… шибче. Измученные же, покрытые толстыми мозолями подошвы стоп сталкиваясь с острыми, можеть нарочно туто-ва воткнутыми або рассыпанными каменьями, мелкими да крупными, болестно скрыпели.

Оно б хорошо надеть сапоги… у те самые… чорные, со снурком спереди, шо плотно обхватывали голень ноги, да вжесь давно ничаво не осталось от тех сапог: ни подошвы, ни самих голенищ, ни снурков. Ужотко давно истерся до дыр охабень, оный сберегал от дождя и холода, не было и той льняной, белой рубахи с вышивкой по вороту и низу… Красный, плетёный поясок стал и не поясом вовсе, а так рванью… Да и штаны кадый-то тёмно-серые, обратили свой цвет у буро-чёрный, и изодрались по низу, образовав там коротку таку бахрому, кыя часточко украшаеть бероски бабьи платки и скатёрки.

Ну, да ден у то заставить отступить Крива?!

Да, николиже.

Вон вже верно и обезумел, от свовой мечты, непременно жёлаючи исполнить задуманное… Ужо и котомочку он давнёшенько потерял. Обронил идей-то и ту рубаху, шо носил на собе, у какой-то чащобе, откудась ретиво улепётывал ово ль от волков, ово ль от здоровенного ведмедя.

Осе потому тихо постанывая от боли, шо доставляли востры каменья обрезающие плюсны, стойчески шагал уверх Крив. Останавливаясь, перьдыхаючи, порой поглядывая на коло красна солнышка, слепящее своим светом очи и обжигающее жаром кожу, желающее согнать, або вудержать такового глупого мальчонку. Крив, утирал текущий со лба по лицу пот, опущал униз свои чорны глазёнки, сотрел на иссечённые, покрытые кровавыми нарывами, усякими разными наростами, булдырями, язвинами ноги и думал о том, як тяжелёхонько було Пану затащить, на таку верхотулину, осколок камня, да ищё и молот.

Чем выше поднималси Крив, чем круче становилась пред ним гора, тем сильнее вуставал он, тем чаще останавливалси, абы перьдохнуть, набратьси сил. И тады вон усаживалси на торенку покрытую пылью, почитай жёлтого цвету, оная от движения взвивалась выспрь укрывая усё тело неразумного человека густым слоем, перемешиваясь со струящимся ручьями пОтом, и глазел туды униз, созерцая чарующее, величественное, горное благолепие. Да видел он пред собой: кряжистые взгорья, поросшие зелёными, словно смарагдовыми, елями с густыми ветвями, усыпанными тёмно-коричными шишками; низенькие кустарники с разбросанными на них ярчайшими цветками, вроде як отражающимися от красна солнышка. Видел заключенные, меж кряжистых гряд, махонисты долины, перьсекаемые хребтами понижее, укрытые шапками дивно упавых деревцов, нити горных рек вырезавших у тех долинах да взгорьях разветвленные узбои. Видел круглы голубы, чем-то схожие со бероскими тарелями, озёра преграждающие выходы из долин, впитывающие у собя те реки, да поблёскивающие ровной гладью вод.

Ох! До чаво ж було округ живописно! Божественна, чудесна была энта дикая, горная природа, созданная Небесным Творцом Сварогом. Освещаемая, согреваемая и поддерживаемая живительным светом Асура Ра, который вже клонилси к закату, одначе, усё ищё бросал беспокойны взгляды на того, кто сице настойчиво шагал, а днесь сидел, перьдыхаючи, на той, вроде аки и проклятой, чёрной, злой круче. Сотрел на Крива, Бог Ра, и на лице егось, ужотко и не младом, а всё ж купавом, приятном для очей, залёгли, подле уголков глаз, длинны, глубоки морщинки, втак тревожилси солнечный Бог за того мальчишечку, бероса. Покачивал он своей головой, и от тогось колыхания по горным грядам пролетал лёгкий жар, будто толкающий сидящего Крива у спину, прося сойтить с энтой кручи Каркуши, да уйтить униз… туды… к людям… таким же простым, як и он, беросам.

Одначе, душа Крива, ужось ничаво тако не жаждала, не слышала вона ни чё доброго, не понимала тревоги солнечного Ра. Не мог он любоватьси красой горной гряды, изрезанными краями хребтов, легохонько очерченных пологих холмов, голубыми тарелями озёр, да тонкими нитями серебристых рек… Казалось, тому погрязшему во злобе, беросу, шо у то противный ветряной жар, подымаясь стяной предь ним, преграждает путь, а окрестъ него лежать ненавистные края, дороги, каменья кои окромя боли ничавось ему не принесли…. боли да кровавых язвин. А у душе его, мрачной такой, просыпалси страх. И страх тот был не связан со стёжкой, чё вон избрал для собе. Пужалси он одного, не вуспеть до ночи найти ту зачурованну печору, не поспеть у темноте прошептать прошение ко ЧерноБоже вымолив у няго, Верховного Бога-Держателя мира Нави, силы… такой силы, абы усе его боялись и страшились!

А поелику Крив подымалси на ноги и сызнова продолжал путь. Скалиста вёршина с каждным шагом становилась отвесней да круче. И вмале по ней вже не было сил иттить, чудилось ищё морг и берос скатитси, вулетить у тудыличи… удол, стоить лишь малеша дунуть на него Асуру ветра Стрибогу, аль его сынкам. И тогды Крив опускалси на карачки, да точно зверь, принималси ползти на коленях.