Анна Соле - Последний портрет Леонардо

– Ну и красиво же здесь, чёрт побери! – воскликнул он.

– А я тебе что говорю! – подхватил Роберт. – Переезжай ко мне, будешь гулять по парку, пить чай в кабинете. А, Генри?

– А ты знаешь, мне кажется, ты прав, – неожиданно для Роберта, вдруг согласился дядя. – Давай-ка и вправду я поживу тут у тебя некоторое время, осмотрюсь. Конечно, если ты не против.

– Ты что, дядя?! Я буду очень рад! Так я дам завтра поручение шофёру съездить к тебе и привести кое-какие вещи?

Генри словно не слышал вопроса племянника и продолжал рассуждать вслух:

– Свою библиотеку я пока перевозить не буду, потом посмотрим. Ты говоришь, шофёр? Может, ты сам съездишь? Я тебе объясню, что надо взять.

– Конечно, конечно, Генри, – сиял Роберт. – Давай я завтра заеду и заберу всё, что ты скажешь. Так это же здорово!

В этот момент в дверь постучались:

– Герр Роберт, обед подан в столовой, – послышался из-за двери голос слуги.

Но не успел Роберт ответить, как Генри опередил его:

– Да, да, ступай, сейчас мы спустимся.

Роберт недоумённо посмотрел на дядю:

– Но почему ты не впустил слугу?

– Роберт, панель, – ревниво сказал Генри. Он уже схватил тяжелую раму и нёс её к стене.

– Давай-ка, помоги мне её повесить. Пойми, пока нам не стоит афишировать это удивительное место.

Роберт усмехнулся, взял из рук Генри раму и повесил её на стену. Потом он смотрел на то, как дядя запирает ключом потайное место, а затем аккуратно убирает письма и ключик в пакет.

– Пакет положи в тайник в столе, – дал указания Генри.

Роберт посмеивался про себя над такой излишней конспирацией, но спорить не стал. Он молча сложил всё в нужный ящика стола. Потом они покинули кабинет и спустились вниз, в столовую.

Если смотреть вверх, кажется, их не было вовсе, этих… – даже страшно произнести цифру – шестидесяти лет, и что это не Франция, а горы родного Винчи. И как в детстве, светлой, лёгкой, стремительной волной его влечет туда, вверх, в голубую высь. Небо близко-близко, и как же хочется дотронуться до него!

«Подними руку, – слышит он внутри себя детский голос. – Не бойся, просто потянись вверх. И ты сможешь самыми кончиками пальцев коснуться небес…».

Но разум сильнее, и знания, в которые он с таким наслаждением погружался все эти годы, твердят: небо – это лишь игра света и отражения, а твоё безудержное с детства желание полёта, увы, несбыточно. И что самое горькое, он не может себе позволить, казалось бы, самую малость – вытянуть руку вверх. Он слишком стар, слишком известен, и вокруг слишком много чужих глаз.

Леонардо да Винчи стоит на высоком плато в замке Амбуаз. Далеко внизу течёт река Луара. За голубой гладью воды тёмные леса сменяются изумрудной зеленью полей, на которых красными пятнами разбросаны черепичные крыши крошечных домиков. А рядом, на вершине холма, раскинулся прекрасный сад, разбитый для короля Карла VIII его соотечественником Пачелло да Меркольяно. За садом возвышаются покои королей, апартаменты королевы, апартаменты «Вертю», массивные башни и галереи, а над всем этим великолепием, воздвигнутым стараниями выдающихся зодчих Франции и Италии, не менее восхитительное творение бога – голубой, бескрайний, совершенный небесный океан, по которому большими кораблями и маленькими прозрачными парусниками плывут белые облака.

Да Винчи ожидает королеву Франции, наследницу одного из самых больших состояний во всей Европе, владетельницу Бретани и Милана, дочь Анны Бретонской и Людовика XII. Он обернулся, когда услышал позади шум. Её Величество приближалась к нему в сопровождении двух фрейлин. На Клод было надето простое чёрное платье с лифом из ткани, украшенной золотой нитью, и – что его поразило – не было ни одного украшения.

«Королева, знаете ли Вы, что роскошной свите Вашей матери, которая состояла более чем из трёхсот человек, завидовали все дворы Европы? Знаете ли Вы, что Анна Бретонская содержала её из своего личного состояния, и таких благородных, красивых и богато одетых дам и пажей не было ни при одном дворе? Известно ли Вам, что Ваша матушка обожала драгоценные камни, всегда держала при себе целый ларец и любила одаривать ими окружающих? А вся знать Франции обсуждала цвет её подвенечного платья, ведь платье было белым, и это при том, что белый цвет считался траурным и его носили только вдовы», – всё это Леонардо проговорил про себя. А юная Клод Французская, которой ещё не исполнилось семнадцати лет и которая уже полтора года являлась королевой огромного государства, улыбаясь, смотрела на да Винчи и ответ он прочел в её глазах: «Я всё это знаю, но не люблю богатство. Мне нужен покой и смирение».

Вслух же Клод сказала:

– Король Франциск, мой муж, говорил, что Вы желаете рисовать мой портрет.

– Да, это так, Ваше величество, – поклонился Леонардо.

– Что мне нужно делать?

– Пожалуйста, присядьте вот здесь. Просто сидите, а я буду писать.

Она села в приготовленное для неё кресло, а художник взял кисти, палитру и начал работать. Он накладывал тончайшие мазки и думал о том, какие они разные – король и королева Франции. Франциск – высокий, красивый, мужественный, сильный, властный, честолюбивый, настроенный только на победу; и она – женственная, хрупкая, изящная, не красавица, но очень милая, и точно знающая, что иногда лучше уступить, чем идти напролом. И как же они оба молоды!

Трижды Леонардо просил у короля разрешения нарисовать портрет его жены, и всякий раз видел удивление монарха. Франциск молчал, а да Винчи чуть ли не впервые в своей жизни проявил настойчивость. Не желание написать последнюю прекрасную картину подстегивало его, нет. Не тщеславная мечта о следующем шедевре заставляла его просить снова и снова. Другое. Он был стар, и у него не было иллюзий. Сколько ему осталось: год, два, три? Но помимо холодного дыхания смерти, которое он ощущал всё чаще, в нём говорила душа. Как росток, который бессознательно, всеми своими силами устремляется к солнцу, его душа тянулась к свету, таща за собой отяжелевшие от времени чувства. Она, его душа, хотела побыть рядом с добрым, чистым, большим сердцем Клод. И уже он сам, как художник, мечтал выразить на доске с помощью кисти и красок её чистоту, любовь к миру, нарисовать смирение и такое совершенство духа, которого не было больше ни у кого из всего роскошного Французского двора.

Собственный маятник жизни толкал его вперёд, к свету, вытягивая из мрака, в котором он оказался по своей воле 15 лет назад…

В 1502 году бывший герцог Милана и бывший покровитель Леонардо да Винчи Людовико Сфорцо был занят тем, что расписывал эмблемами стены своей тюремной камеры во французском замке Лоше, а сам Леонардо в родной Италии искал другого, богатого и знатного господина, готового оплачивать его услуги. Его выбор пал на одного из самых влиятельных людей Италии и он, почти не задумываясь, предложил свои услуги… сыну дьявола.