Геннадий Мурзин - Сказания новой Руси. Рассказы, сказки, памфлеты, эссе

Никанор очнулся первым. Освободившись от всякой океанской дряни, приставшей к нему, сел.

– Хе! – коротко хохотнул он. – А шторм-то – соображает, знает, кого покарать, а кого помиловать.

Самуил, приподняв голову, сплюнул набившийся в рот песок.

– Ты кто?… Чё тут делаешь?

– Хе! – вновь коротко хохотнул Никанор в ответ. – То же, что и ты.

– Мы одни?

– Похоже на то.

– Значит, я – Робинзон, а ты – Пятница?

– Хе!.. Это мы еще посмотрим, кто есть кто, – со значением произнес Никанор.

Никанор встал, сладко зевнул, с удовольствием потянулся.

– Схожу-ка я и приму ванну.

Никанор ушел, искупавшись, снял трусы, прополоскал, отжал и надел.

– Хорошо! – сказал он, вновь растянувшись на песке. И глубокомысленно добавил. – Не жизнь, а малина.

Тут что-то внутри у Овечкина засосало. Это «что-то» заставило вспомнить про «авоську», небрежно валявшуюся без всякого призора. Развязал. Достал большущий, килограмма, наверное, на полтора, батон домашней колбасы. Хрясть – и, отломив хороший кусок, стал аппетитно чавкать.

Самуил глядел и терпел. Терпел бы и дальше, но голод – не тётка: не выкинешь в окошко. Откидывает защелки на саквояже, раздергивает «молнию», шурша, долго ощупывает рукой.

– Слава Богу, сухо, – говорит он, тем самым пытаясь обратить внимание на себя. – Глянь, – говорит, – что у меня есть.

Никанор взглянул: саквояж-то, оказывается, битком набит «зеленью».

– Каково, а? – спрашивает новый русский.

– Ничего, – равнодушно отвечает Никанор, – много, но… Красивая бумага.

Сидит мужичок на бережку, взирает на безбрежную гладь океана, отщипывает по чуть-чуть от куска колбасы и бросает в рот, медленно и с аппетитом пережёвывая. Бизнесмен смотрит и облизывается: есть уж очень хочется, а нечего. И, сообразив, делает предложение:

– Слышь, мужик, давай играть в рынок?

– Давай, – охотно отвечает мужик из Вологодчины и продолжает жевать. – какое-никакое, а занятие…

Новый русский:

– Почём нынче колбаса, братец?

Мужичок хихикает:

– Цена нынче на рынке зависит от спроса.

– Я куплю, – говорит бизнесмен, – у тебя с полкило колбасы. Сколько просишь?

– Так… это… – мужик чешет в затылке, потом долго смотрит в небо, кряхтит и охает, – ладно уж, – идет на уступку, – саквояж «зелени» – и по рукам.

Новый русский сам чуть не позеленел.

– Сдурел, мужик?! Да, я на эти бабки…

Никанор, ухмыляясь, говорит:

– Попытай счастья… Рынок, батенька, есть рынок. Он диктует правила игры… Походи, поприценивайся. Может, где и подешевле купишь. Я не против. Я буду только рад, если покупка твоя будет более выгодна, – вологодский мужик все также со значением хохотнул и добавил. – Рыночные отношения, дорогой, ничего другого не предполагают.

Выражусь без обиняков, без словесных пируэтов всяких разных: раздолбай литератор Жопников, оторва, каких поискать на белом свете. В великие прётся изо всех сил. Невыносим с некоторых пор. Для меня… Для других – образец для подражания.

А это стало сильно проявляться с месячишко назад, когда Жорка Жопников стал задумываться очень, морщить чело, не обремененное интеллектом.

Однажды, как свидетельствуют очевидцы, впервые в руках моего героя очутился четырехтомник с романом «Тихий Дон». Книги понравились ему: весомо; верно, не раскрыл ни разу, однако душа его затрепетала, когда представил, что на обложке золотом выписано не «Михаил Шолохов», а «Егорий Жопников». Нет, это надо видеть!..

– Без проблем, – твердо выразился он. – Не дурнее, пожалуй, буду, – почесав для солидности облысевшую шар-голову, выдал резюме. – Вот сяду за ноутбук и выдам, – еще подумал и добавил. – Название само припёрлось – «Красный Восток»… Или… – опять задумался. – Может, лучше, если назвать «Бурливая Волга»?

Решение этой проблемы отложил на потом.

Он засел за исторический роман.

Сколько времени прошло? Никто не знает. Да и не столь важно для истории: когда историкам понадобится, то, истинно вам говорю, все найдут и опишут.

Главное – стуча по клавишам ноутбука с утра до ночи, высидел, выродил, выпестовал.

Жорка любовно посмотрел на дитё новорожденное, не слишком симпатичное, но все равно родное, и прикинул, подумав: «Ничё, когда под мильен знаков с пробелами? Круто? Нормально. Мишанька Шолохов, оно так, взъярится на меня, примет за соперника, станет пургу гнать, гнобить везде, – он машет рукой. – Хрен с ним, перебьется… Не ему одному… В славе всю жизнь бултыхаться.

Слава Богу, этот самый Жопников не ведает, что бояться конкурента нет смысла, так как тот давным-давно отдал, как говорится, Богу душу.

Чтобы представить себе научнее созданный им продукт, распечатал на принтере. Положил огромную стопку листов на ладонь левой руки, а на ладонь правой – Шолохова.

– Ого! – взвизгнул от наслаждения Жорка. – Моё – весомее.

На другой день выложил на своей интернет-страничке. Сидит и ждет. Читательского наплыва ждет, само собой, комментариев. Ждет-пождет, а никого. Жорка, хмурясь, идет на страничку другана, отправляет личное обидчивое сообщение: чё, дескать, не фурычишь и не комментируешь, а еще, дескать, дружбаном числишься?

Тот всё понял и метнулся тотчас же к Жорке на страничку. С трудом осилив первый абзац, дружбан сплюнул под ноги и подумал: «Хренотень. Блевотина. Офигенное долбоё… И, – он с еще большим ожесточением вновь сплюнул, – дремучая безграмотность».

Но, будучи друганом давним, написал в комментарии другое, а именно: «Шик! Блеск! Красота! Жорка, извини, но ты – гений!!!» Именно три восклицательных знака (ему нравится, когда этих знаков много) поставил, чтобы подчеркнуть свое восхищение романом. Подумав, обратился к своей группе поддержки, состоящей из своих клонов.

Тут-то и полились комментарии, один краше другого. Был такой, что даже видавшего виды Жорку чуть-чуть смутил: клон явно перегнул, когда написал, что у Жорки Жопникова Нобелевка не за горами.

Перегнул, верно, но зато романисту-то как приятно?!

С той поры, задрав нос до облаков, ходит по просторам Интернета классик. Всех подтыкает, над всяким ёрничает, учит молодежь уму-разуму. В том числе и меня, несмотря на то что моя молодость осталась давным-давно за горами и долами. Слушаю, вежливо поддакиваю, благодарю за учебу, обещаю писать, как он (упаси Боже, только не лучше). Потому что, почуяв во мне (пусть даже в мыслях) соперника, затопчет. А мне это надо?

Да… Чуть не забыл: для названия романа-эпопеи Жорка Жопников выбрал (после мучительных размышлений) второй вариант. Что скажешь? Как любил выражаться О. Бендер, конгениально!

Сидит на завалинке дед. Сказывают, что ему много лет – за сто будет. Вышел, чтобы старые косточки погреть на августовском ласковом солнце.