Братья Швальнеры - Охота к перемене мест. Повести и рассказы

«Господи, – думал он, – ведь сколько же времени мы тратим на пустые эмоции…»

Поначалу он испугался таких мыслей – откуда в его голове появляются эти слова? Ведь, реши он рассказать кому-то о прочитанном в таком ключе, малограмотные сотоварищи его просто не поймут! Ах, да, вот откуда… Эта книга, эта волшебная книга открывает в нем неведомый мир высокого интеллекта и тонких познаний… Смотри-ка…

«А японский правитель… Как спокоен он в минуту рокового сражения! Как прекрасно это зрелище. Но отчего же он так спокоен? А оттого, что не страшит его смерть от рук неприятеля и не страшит даже угроза проиграть битву – тогда он всего лишь совершит ритуальное самоубийство, и сможет уйти, опять-таки не запятнав честь самурайского меча и кимоно… И, значит по всему получается, что вовсе и нечему в этом мире его пугать…»

Может быть, он не думал буквально именно так – временами наш разум имеет свойство приписывать себе непривычные качества, возвышая самое себя в своих же глазах. Но общая канва рассуждений, их общий ход были именно таковы.

На секунду он вдруг вспомнил покойного отца – потомственного казака, в минуты сильного хмеля и порожденных им откровений учившего сына: «Казак ничего не должен бояться на этом свете!»

Так по юношеской горячности врезалась ему в память эта фраза, что он делился ею со своими товарищами по школьной скамье и детским вечерним играм на свежем воздухе. И в детских неокрепших умах фраза эта укоренилась и стала чем-то вроде заманчивого киношного девиза. А один из них, казах по национальности (так распространена была эта народность в местах, где обитал Николай Мисима), даже переиначил ее, присвоил и сам повторял на каждом углу: «Казах ничего не должен бояться на этом свете!»

Но Николаю было совсем не жалко этого плагиата, не огорчал он его. Напротив, он даже радовался, что сказанное его отцом слово получило продолжение… «Казак ничего не должен бояться…»

И в эти минуты подумал Николай о том, насколько близка ему культура истинного самурая. Смелость и выдержка были присущи ему с раннего детства, когда он смело, ни о чем не задумываясь и не опасаясь сурового наказания от горячего отца и властолюбивой матери, сознавался им в том, что вымарал дерьмом штаны, а, секомый розгами, только улыбался да хихикал. И пусть тогда многие признавали его ненормальным ребенком – сейчас он твердо уверился в том, о чем думал много лет – в действительности его поведение было проявлением высшей мужественности и силы.

– Колян! Ты где там? – раздавшийся голос механика Папанова прервал ход мыслей Николая.

«Вот же недостойный гайдзин!» – подумал он. Или так: «Вот же мудак, соленые яйца!» (Форма, повторим, неважна главное содержание).

– Чего тебе?

– Выходи, тебя срочно Степаныч зовет…

– Чего ему надо? – разговор собеседники вели через дверь нужника; Николай не спешил приступать к своей работе, предпочитая как можно больше времени проводить за отвлеченными занятиями.

– У него поршневая полетела.

Поначалу Николай хотел было монкировать своей работой, которой, судя по описанию технической неисправности, предстояло немало, но потом решил, что безделье и наплевательское отношение к работе не красит истинного самурая, и решил покинуть свое убежище.

Окинув опытным взглядом механизатора мотор комбайна, Николай изрек:

– Она из-за ремня полетела. Ремень новый надо.

– А где ж я тебе его возьму?

– А я откуда знаю? Я тебе что, завсклад?

– Да ладно, Колян, может хомут?..

– Нет, говорю тебе. Хомут вылетит, опять сюда приползешь, я виноват буду. Мне крайним быть не с руки. Иди ищи новый ремень, я переставлю.

– Ремень я и без тебя переставлю.

– Ну а чего тогда приперся? Чего отвлекаешь от работы? – Николай потряс в руке книгой Мисимы, с которой не расставался уже третий день.

– Пошел ты, – плюнул под ноги Степаныч и ушел. Вернулся через пару минут в компании бригадира.

– Орлов! – панибратски начал тот.

– Чего тебе?

– Ты чего ему хомут не поставишь?

– Пускай сам ставит, стукач вшивый. Мне потом крайним быть не надо.

– Ты как базаришь?

– А как с вами, со стукачами, базарить?

Замолчал бригадир.

Свидетели разговора – шофера и механизаторы – все вмиг приняли сторону Николая. Водитель комбайна Плешивцев предлагал ему отступить от трудовой дисциплины – вместо починки неисправности сделать вид починки, попытаться обмануть машину в надежде проехать лишний круг и свалить побольше пшеницы, перевыполнив плановую норму. Не думая при этом, что машина откажется работать или перенесет новую поломку. И тогда придется вовсе снять ее с пробега, а дневная норма не только с профицитом – а и вообще не будет выполнена. Николай же подумал об этом и начал отстаивать свою правоту известными ему способами.

– Да ты чего?! Уборка идет, страда! Я тебя за саботаж сейчас… Уволю…

– Не ты принимал – не тебе увольнять. Айда к председателю, пускай он разбирается…

Ропот поднялся в народе. Бригадир почуял, что все может закончиться для него печально, и, отведя Степаныча в сторону и что-то ему нашептав, покинул поле сражения. Плешивцев вернулся к товарищам не солоно хлебавши.

– Нажаловался? – улыбаясь, спросил Николай. – Доволен? Вот теперь сам что хочешь, то и делай. Айда, мужики.

Ушли, оставив нерадивого комбайнера наедине с механизмами, собравшиеся ронины. Обступили в дороге Николая – каждый считал своим долгом выразить ему свою солидарность, почтение, уважение. А он лишь упивался своей правотой и тем весом, который только что набрал в глазах товарищей. Что же помогло ему это сделать? Слепому видно, что внутренняя глубина, преисполненность уверенностью в собственных силах. Он же списывал все на книгу, не переставая мысленно хвалить ее за собственные достижения. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете…»

В другом рассказе, что содержался в ней, описывал Мисима сцену совокупления самурая со своей женой. И так захватила она Мисиму, такое на него произвела впечатление, что он решил сегодня же повторить со своей супругой Ниной все в точности по тому сценарию, которому следовал великий японец.

На календаре была пятница – в этот день скромный механизатор колхоза имени Брежнева обычно возвращался домой за полночь и в изрядном подпитии, и ему бывало явно не до плотских утех с любимой женщиной. Первое время после брака, лицезрея его подобные состояния, она еще возмущалась, сейчас же практически привыкла к такому положению дел. Однако, сегодня он решил удивить ее и самого себя – и вернулся домой в шесть вечера и трезвый.

– Чего это? – с порога подозрительно спросила Нина, сжимая в руках тряпку – вечер пятницы как время для нее абсолютно никчемное, она привыкла проводить за домашними хлопотами.