Братья Швальнеры - Охота к перемене мест. Повести и рассказы

– Того, – хитро улыбался Николай.

– Чего того?

– Ты это… не хочешь… супружеский долг там выполнить, всякое такое?

– Хе, – хмыкнула она, – чего это на тебя вдруг нашло?

– Ты против? Ладно, пойду бухать…

– Нет, нет, стой! Айда…

Через полчаса ее криками была озарена вся округа. Прежде не баловавший ее таким вниманием супруг сегодня задал ей такого перцу, что хоть святых из избы выноси. А спустя два часа, довольные и предельно утомленные, лежали они в объятиях друг друга. Николай покуривал и рассказывал Нине о чудесном превращении, произошедшем с ним и длящимся последние несколько дней.

– Ты понимаешь… У них, у самураев, особая культура энтого дела существовала…

– Чего?

– Ну жахались они по-особому. Культурно что ли. Вежливо. Жену свою уважали.

– Хорошо бы…

– Дура! А я тебя, что, не уважаю?

– Ой, Коленька, ну что ты, ты прямо очень очень меня уважаешь… Спасибо, родной, я на небесах…

Утром следующего дня Нина рассказала о метаморфозе своим подругам – и те, понятное дело, начали третировать своих мужей за отсутствие подобных же ласк с их стороны. А потому утро понедельника началось для Николая с расширенного приема граждан. Причем, внеочередного.

– Ты как это, с Нинкой?

– Чего?

– Ну как ты ее в пятницу отметелил-то?

– Да так. Пришел, раскорячил, да и понеслась, – похвалялся Николай.

– А чего нашло-то на тебя?

– Книга, говорю вам, все книга. Интересная жуть.

– А там чего, и про шуры-муры есть?

– Там все есть, – многозначительно, затягиваясь папиросой, отвечал Николай. – От батона до гондона. Я тебе говорю.

С вожделением смотрели товарищи на томик, сжимаемый Николаем в руках, но ни у кого не было желания попросить почитать его – ведь это требовало усилий. Иное дело, что теперь среди них появился своего рода пророк, человек, который сам обладает высшим знанием и научит их, как себя вести в каждой конкретной ситуации, чтобы выходить из нее с достоинством. И потому испытываемое ими вожделение к незнакомому имени «Мисима» постепенно спроецировалось на самого Николая. И вскоре заменит ему имя. А еще раньше тот немой трепет, что питают односельчане к этому просветленному человеку, получит свое оправдание – да не один раз.

Однажды Мисима прибирался дома. Обычно Нина заставляла Николая делать это по сутрам в субботу – и тому было оправдание. Вечер пятницы всегда становился для нее словно бы выколотой точкой, а виноват в этом однозначно был ее супруг, и потому субботняя уборка была для нее чем-то вроде пусть не отмщения нерадивому мужу, но средства восстановления социальной справедливости. Да и потом она позволяла как бы начисто закончить дело пятничного вечера, когда она убиралась словно бы «на черновик».

В эту же субботу все было как минимум необычно – Николай вернулся домой, по вновь введенной традиции, рано, трезвый, приласкал жену как следует, а утром по инерции потянулся к пылесосу. Она, все так же, по инерции, давала ему команды приказным тоном и требовала ответственнее относиться к этому малопочетному занятию, а он наяривал ковер, хотя мысли его уже начали приобретать крамольный оттенок.

«И чего это она покрикивает на меня? Раньше я хотя бы вину свою замаливал, а сейчас чего?.. Ладно, закончу пылесосить, задам ей пару вопросов в лоб, не бросать же на середине комнаты…»

Так и случилось. Отложив трубку пылесоса в сторону, Николай посмотрел на жену.

– И что это было?

– А что?

– А чего это у нас сегодня я ишачу? Я ж вроде вчера не накосячил.

«Лучшая защита – нападение», – подсказала женщине природная смекалка.

– Ты мне поговори еще! Сколько я слез из-за тебя, оглоеда, пролила? Сколько нервов мне вытрепал? А обещал чего, горы золотые? Зачем замуж звал?

Тут по традиции следовало бы заплакать, что Нина с успехом и сделала, закрыв лицо руками и убежав в соседнюю комнату – чтобы он уж точно не видел, что она всего лишь симулирует сердечное расстройство.

Не понравилась Николаю такая реакция – он смачно плюнул себе под ноги и вышел из дому.

На улице он перевел дыхание, послушал вопли соседского петуха и, недолго думая, отправился к своему товарищу – Алексею Михайловичу Пузикову, пожилому сварливому пенсионеру, работавшему все в том же колхозе бригадиром шоферов.

– Михалыч, ты дома? – подойдя к плетню, окрикнул Колян.

– Дома, в гараже, айда подсоби.

Тот лихо перемахнул через забор и секунду спустя уже лежал вместе с Пузиковым под его стареньким УАЗиком, то и дело нуждавшимся в капитальном ремонте.

– И когда ты это барахло на свалку свезешь?

– Не учи ученого. На нем еще мои внуки ездить будут.

– Дерьмо из-под себя кушаешь.

– Не умничай. Затяни лучше хомут.

– Делаю.

– Смотри, вишь тросик соскочил?

– Ага.

– Как его натянут-то правильно? Я чет хрен его знает…

– Вот на эту фуевину…

– Думаешь? А-ну, давай вместе попробуем…

– Взяли!

Через несколько минут товарищи уже отмечали удачную починку двигателя разливаемым из трехлитровки самогоном и солеными огурцами прямо здесь, в гараже, вдали от взыскательных и требовательных глаз жены Михалыча.

– Так, значит, говоришь, добра не понимает?

– Вообще никак.

– А баба, она скотина такая… Никогда доброго отношения к себе не оценивает. Только слой с ней можно. Не зря в народе говорят, «бей бабу молотом – будет баба золотом!»

– Это точно.

– Э, я много таких пословиц знаю. Вот слушай… Да наливай пока… «Бей бабу обухом, припади да понюхай – дышит? – морочит, еще хочет»… «На бабу да на скотину суда нет», «Чем бабу бьешь сильней, тем щи вкусней»…

– А я это… Тоже знаю… Батя у меня покойничек говорил, «жене дважды радуются: когда в дом ведут да когда в могилу несут».

Приятели рассмеялись и обмыли свои познания в области русского фольклора граненым стаканом самогонки, самостоятельно приготавливаемой Михалычем на протяжении многих десятков лет. После возлияния Николая традиционно накрыла волна рассудительности и здравого смысла.

– Так ведь делать-то чего-то надо, однако…

– Надо.

– И что?

– Как что? Бить конечно!

– Думаешь?

– Мне и думать не надо. Жахнешь пару раз промеж глаз – как шелковая станет.

Сказанное Михалычем несколько разнилось с теми представлениями о самурайской чести что кипели в мозгу Николая и какие он решил принять на вооружение для всей оставшейся жизни. А потому он срочно удалился в нужник Михалыча, чтобы задать Мисиме вопрос – как он относится к воспитанию женщин, что называется, кулаком?

И хотя ни о чем подобном книга не говорила, из нее все же он узнал кое-что о самурайских традициях среди женщин. Так, Накано Такэко, старшая дочь чиновника княжества Айдзу Накано Хэйная родилась в городе Эдо. Она получила образование как в области литературы, так и боевых искусств, хорошо владела [битая ссылка] нагинатой. Будучи удочерена своим учителем Акаокой Дайсукэ. Накано вместе с ним работала инструктором боевых искусств в 1860-е годы. В Айдзу Такэко впервые очутилась в 1868 году. В ходе [битая ссылка] битвы за Айдзу она командовала группой женщин, которые сражались независимо от основных сил княжества, поскольку высшие должностные лица Айдзу запретили им участвовать в бою в качестве официальной части армии. Эта группа позднее была названа «Женским отрядом» (Дзё: ситай) или «Женской армией» (Дзё: сигун). Ведя свой отряд в атаку против сил [битая ссылка] Императорской армии княжества Огаки, Такэко получила пулевое ранение в грудь и попросила свою сестру Юко отрезать ей голову и похоронить её, чтобы она не досталась врагу в качестве трофея. Голова Такэко была доставлена в храм Хокайдзи и похоронена под сосной.