Игорь Воронин - Красная сука Москва – 2. Стихи и песни

Мы смехотворцы да и скверословцы,
Меж нас, увы, не вырастет святой.
Отбившимся от стада глупым овцам
Поможет Бог вступить на путь прямой,

Господь поможет встать на путь прямой.

Сквозь пелену замерзшего окна
Не виден свет идущих в бесконечность.
Уходят долг, и совесть, и вина,
И правда, и душа, и человечность.

Но не безследен их последний путь:
Горят огни в оставленных палатках,
Где их нужда склонила отдохнуть,
Откуда путь продолжен без оглядки.

Теперь увидит только зоркий глаз
(А их не так уж много было прежде)
Те отблески оставленных для нас
Лампадок веры и любви с надеждой.

И день и ночь свистящая метель
Ждет – не дождется, чтоб они угасли.
Мы слепы, и недостижима цель,
И скоро догорит в лампадах масло.

Я Вас на сцене театральной не видал,
Но кто-то мне сказал, что «превосходно».
А я ему, простите, в морду дал.
Не «превосходно» вовсе, я сказал.
Не «превосходно», я сказал, а бесподобно!

Но не Дубровский я.
Нет – не Дубровский.
Я не Дубровский.
Не Дубровский – нет.

Я Вас не видел, но я верю в Вас.
А верить – кто же запретить посмеет.
Я верю в Вас – и в профиль, и в анфас —
И я в плену у Ваших чудных глаз,
А как попал туда, и вспомнить не сумею.

Вы от меня ужасно далеки,
Недосягаемы, как тигр за решеткой.
Но я лечу, как к лампе мотыльки,
Как на Москву татарские полки,
К тому же подгоняемые плеткой.

И лишь безумьем объяснить мой крик,
И только страсть поймет все чувства Ваши,
Когда из леса выйдет вдруг старик
(А приглядишься: вовсе не старик).
И скажет он: «Спокойно, Маша!»

Но не Дубровский я.
Нет – не Дубровский.
Я не Дубровский.
Не Дубровский – нет.

Килиманджара – есть такая горка,
На ней лежат фриканские снега.
И на Килиманджаре снега столько —
Royal разбавить можно до фига.

А на горе стояли две палатки,
Одна из них зеленая притом.
И жили в тех палатках две мулатки
И содержали маленький притон.

На паровозе к ним примчал детина,
Он был ковбой и славный парень Джон.
Но девочки сочли его кретином
И предложили убираться вон.

Он заказал вместо Royal’я – Amaretto
И тем обидел девочек до слез.
Они его избили за это,
А паровоз пустили под откос.

А паровоз летел и рассыпался,
И был прекрасен парящий полет,
Недолго он над нами издевался
И наконец-то стукнулся об лед.

По льду бежали мамонты в пещеры
И возбуждал их собственный оскал.
А в тех пещерах мирно жили кхмеры,
Один из них пивко изобретал.

Когда ворвались мамонты в пещеру,
И пал в бою несчастный пьяный кхмер,
Они рецепт тот приняли на веру
И взяли с кхмера пагубный пример.

Зверюги озверели совершенно,
И началась тут жуткая резня,
Замучили друг друга изуверно,
И мамонтов не стало ну совсем.

А девочки с вершин Килиманджары,
Смотря на эти страшные дела,
Решили, что не хуже их Royal’я
Там штука изобретена была.

Теперь мы повторяем: «С легким паром!»,
Откушав в бане пива под конец,
И вспоминаем мы Килиманджару
И как настал всем мамонтам конец.

Когда я яблоки последний раз вкушал,
То зубы мои были еще целы,
Клыкастой пастью даже страх внушал
И двигал челюстями я без цели.

Я был зубаст, но, в сущности, беззуб.
Не без зубов – а именно беззубый.
Ведь труп живой отнюдь не «Живой труп»,
А Рио-де-Жанейро не на Кубе.

И их Фидель – не то что наш Ильич
Хоть паровоз летит и стонут трубы,
Но Кастро не сломает паралич,
А потому, что все в порядке зубы.

Он не дурак и сам бананы жрет,
Различных фруктов – тоже все без счета.
А сахар – сахар нам в Россию шлет,
собака,
Чтоб кариес замучил нас и рвота.

Но нас так по-простецки не сломать.
Не поддадимся Интернацьоналу!
Мы зубы будем яблоком спасать,
Ведь яблок на снегу у нас навалом.

Запотевшие окна, запотевший асфальт,
Снеговые узоры и корка льда,
И – морозное утро, уносящее вдаль
Весеннюю оттепель средь зимы.
Вот беда.
Вот беда!
Не беда.

Лепим снежную бабу, только вот для кого?
Забросает снежками ее сорванец.
Подсчитали – прослезились мы – ничего…
Не успели, не сумели ничего.
И – конец.
Нам конец.
Наконец.

Выпить пива да поссать бы на каменку,
Чтоб раздался по бане мужицкий дух.
Не садись, мужичок, на завалинку,
Не садись, не ешь пирожок,
Он – стух.
Он стух.
Он стух.

Эх, распрягай коней, рассупонивай
Да снимай хомут, пей свободу, ешь.
Выколачивай пыль, сапог хромовый.
Разбазаривай волосы,
Моя плешь.
Моя плешь.
Моя плешь.

На морозе облит и заледенел
Одинокий герой вчерашнего дня.
Не спел ничего, не успел, не сумел,
Жалок он и ничтожен,
Но все же —
Он лучше меня.
Мертвый лучше меня.
Лучше меня

Зима. Лето.
Между зимою и летом – весна.

И как ты не смейся,
Как ни надейся,
Как головою
об стену ни бейся,
Между зимой и летом —
Весна.

Малевичу нравился черный квадрат.
Трамвай переехал отряд октябрят,
А Павлик Морозов продал отца.
Ленин в Мавзолее жмурится.
Яичко вылезло из курицы,
А курица – из яйца

Гитлер ненавидел жидов.
Прометей тащился от своих оков,
Железная дорога – от Кагановича.
Ростропович обожает виолончель,
Мадонна предпочитает постель,
А Вишневская – Ростроповича.

У каждого свой маразм.

Кастанеда обкурился – и давай писать.
Евтушенко похмелился, снова стал лизать.
У Есенина – влеченье к Айседоре Дункан.
Лютер веру свою взял да и переменил.
Бонапартишка, придурок, всю Москву спалил.
Узкоглазым и нерусским был Чингисхан.

Фидель Кастро мировую революцию ждет.
Достоевский – эпилептик, игрок и мот.