Василий Лягоскин - Анекдоты для богов Олимпа. Оглядитесь – боги среди нас!

Увы, Клеопатре не нужно было так много.

– Мне бы, – смиренно склонила она голову, а потом, чуть помедлив, и колени, – дождаться справедливого суда, который позволит мне воссоединиться с братом и мужем нашим фараоном Птолемеем, и отправить на плаху его советников, в первую очередь скопца Потина.

Ее лицо исказилось в отвращении, и Цезарь-Зевс охотно присоединился к ней в этом весьма неблаговидном занятии. Не потому, что его брала оторопь от вынужденного уродства человека, собравшего в своих руках всю исполнительную власть некогда великого Египта, а от того коварства и той подлости, которыми был «славен» Потин. Справедливости надо сказать, что коварен и подл он был по отношению к Клеопатре; своего господина, Птолемея, он не предавал. И Зевс вспомнил очередной анекдот, который позволял ему перейти к гораздо более «важным» занятиям.

Иногда в ней было столько страсти, азарта, желания и фантазии, а иногда она была тихой, молчаливой и неподвижной. Угадайте, когда она просила денег, а когда мы занимались сексом?

Клеопатра негромко рассмеялась:

– Это не про меня, мой господин. И ты сейчас в этом убедишься!

Государственные дела заняли совсем немного времени; царица видела, что римлянина, в котором она, несмотря на все тщание, не смогла распознать ни одной черты громовержца, буквально распирает от желания поделиться с ней какой-то тайной. Тайной настолько интимной и великой, что никому другому во всем мире, кроме нее, человека и богини, ближе которой просто не могло быть, он открыть не мог. А Клеопатра, как и всякая земная женщина, да и как богиня в прошлом, знала, как трудно удержать в себе подобное чувство.

Наконец, настало мгновение, когда никто не смог помешать им шагнуть в объятия. И был этот волшебный миг настолько горячим и бурным, что Клеопатра в изумлении отстранилась от своего тысячелетнего супруга, чтобы повнимательнее разглядеть его усталое, достаточно помятое бурной жизнью лицо римского патриция. Для Зевса с его бессмертием и божественной сутью тысячи лет на Олимпе были сродни одному мгновенью. Здесь же и сейчас Цезарь, проживший долгую (пятьдесят два года!) и трудную жизнь, вел себя как пылкий юноша… что и доказал, буквально замучив молодую женщину на ложе за бесконечную бессонную ночь.

Клеопатра тяжело дышала, разметав по мягкому ложу и длинные волосы, и соблазнительно белевшие в свете луны руки и ноги; она не успела отреагировать на слова Цезаря: «Подожди, моя царица, я сейчас!». Римлянин исчез за дверью, а египетская царица заполнилась ожиданием чуда. И дождалась! Громовержец вернулся вприпрыжку, как совсем уже расшалившийся юнец, неся в руках своей избраннице… нет, не цветок, подобной узбекской розе, связавшей их нерушимыми узами благодаря острым шипам. Зевс нес в руках обычный на первый взгляд каменный сосуд – похожий на те, что Геракл-Алексей называл гранеными стаканами. Гера-Клеопатра даже на мгновение отвлеклась и от суженого, и от его подарка – она вспомнила чудаковатого человека, любителя анекдотов, благодаря которому боги вырвались из тысячелетнего олимпийского заточения. Здесь ей уместно было бы покраснеть, вспомнив еще и его жаркие объятия, но… женские руки уже жадно вцепились в граненый камень, полный волшебного напитка.

Собираясь ко мне в гости, не забудьте прихватить цветы, ведь я же девочка! И бутылку водки, потому что я та еще девочка…

– Мальвазия, – в экстазе прошептала она, лихорадочно перебирая те волшебные напитки, что прежде нравились ей, а теперь были недоступными.

– Лучше! – гордо возвестил Цезарь, заставляя легким касанием пальца о дно сосуда глотнуть египтянку нектара, какого она никогда не пробовала – ни на Олимпе, ни в тварном мире.

Жидкость разлилась по жилам огнем, погасить который смог только Зевс – собственным телом, а особенно той ее частью, которая (который!) уже была готова к действию.

– Что это было?! – Клеопатра, наконец, выплыла из безумного провала, заполненного бешеной страстью, – что за нектар?

Громовержец чуть поморщился: «Это не нектар, это я!», – а потом не выдержал, и негромко засмеялся, нависая массивным телом над царицей, сейчас освещенной уже полуденным солнцем. Ручки Клеопатра тем временем ласково гладили «достоинство», отмечая и его заслуги, и готовность к новым подвигам. Увы – дела ждали и Цезаря, и Клеопатру. Утешало лишь то, что впереди была новая ночь, а потом еще, и еще…

В одну из таких божественных игр Зевс, с трудом оторвавшийся от Геры в ее земном обличье, проговорился:

– Это та самая ипостась Грааля, которую когда-нибудь в будущем ты, царица, своими руками отдашь Лешке-Гераклу.

– НИ ЗА ЧТО! – Клеопатра вцепилась обеими руками в волшебный сосуд, – никогда и ни за что!

Цезарь лишь грустно усмехнулся:

– Во всем нужно искать крупицу позитива, милая. Я завтра уезжаю. Грааль, конечно же, увезу с собой. Не спорь, царица. Рим ждет меня. А здесь… Скопец обезглавлен; Птолемей не смеет поднимать взора от пола. Легионы, что я оставляю здесь, будут верны тебе, союзнице Вечного города и будущей матери моего наследника, как самому Цезарю. А потом… потом ты приедешь ко мне, в Рим, чтобы не уезжать уже никогда…

– И где здесь позитив? – приподнялась на локте Клеопатра, – расставание? Долгие ночи без тебя? Ночи, отравленные мыслями о Граале; божественном и недоступном?

– Позитив в том, царица, – теперь и римлянин был грустен, – что встреча с Лешкой произойдет еще не скоро; как бы не деликатен был Геракл, когда пересказывал мне подсмотренную картину встречи Алексея с тобой, он не мог скрыть того факта, что лет тебе уже было… в общем, моя старушка, давай-ка глотнем еще по разу из сосуда греха и…

– Почему по разу? – рассмеялась серебряным колокольчикам Клеопатра, вспомнившая как раз одну из присказок Сизоворонкина, – «…эх, раз, да еще раз, да еще много-много раз…». Уж если ты не можешь взять меня с собой в Рим…

– Привет, как сам?

– Да вроде по чуть-чуть, только жена грызет.

– По какому поводу?

– Да никак не можем с ней договориться, где провести отпуск.

– А в чем сложность?

– Ты представляешь, я собираюсь в Таиланд, а она, видите ли, хочет со мной поехать…

Цезарь уехал, оставив Александрию, а с ней и весь Египет Клеопатре. Договор двух великих держав не был взаимовыгодным; римлянин, несмотря на многовековуюю любовь, оставался прагматичным политиком и патриотом своей новой родины. А еще он был человеком с огромным тщеславием и талантом свершать во славу этого порока великие дела; как и Александр Македонский, или другие его ипостаси, которым не посчастливилось встретить на своем пути земную аватару Геры. Те жизни римлянин не забывал; однако задвинул в самый уголок собственной памяти.