Василий Лягоскин - Анекдоты для богов Олимпа. Оглядитесь – боги среди нас!

Клеопатра негромко засмеялась, обращаясь к Зевсу через время и расстояния; обращаясь, как часто в последнее время, анекдотом:

– У меня муж на вахту уехал и мою фотографию с собой взял… Говорит, у них там всегда грязь, дождь, холод собачий… А как на мою фотку посмотрит – сразу мысль в голову: «Господи! Хорошо-то здесь как!!!».

– Я тебе покажу, «хорошо»! – хищно улыбнулась египтянка.

Они не раз обсуждали с Зевсом промашку, которую допустили еще дома, на Олимпе. Ну что стоило им порасспросить Сизоворонкина; хотя бы о самых знаменательных событиях истории человечества. Тогда бы они…

– Впрочем, нет! – остановила она собственные терзания, – это страшно – знать, что ждет тебя впереди; какую ужасную смерть приготовило нам провидение… или одна из трех богинь судьбы. Так что о будущем ни слова… А вот о прошлом!… Кем бы ни возродился Зевс-громовержец в следующий раз, о своей «бывшей», о Клеопатре, он обязательно услышит! Ну, муженек, держись крепче за рога!

Из опочивальни вышла царица, в которой убитую горем женщину можно было узнать разве что только по наряду из черной ткани. Ткани этой, кстати, на роскошном теле Клеопатры был самый минимум; так что притихший Рим, ожидавший кровавой борьбы за наследство Цезаря, заполнили совсем уже грязные измышления о распутной египтянке. А последняя, проводив в последний путь римского владыку, опять терзала по ночам подушку, но не более того. Что-то все-таки сдерживало Клеопатру; она даже ни разу не прикоснулась к Граалю. Его – этот грубый сосуд из осколка Предвечного камня – она считала самых ценным сокровищем, что увезла на родину. А уж там, в Александрии…

Царица едва вытерпела до окончания праздничных церемоний, которыми встретил ее город, основанный, кстати, тоже Зевсом – в теле и разуме Александра Великого. Народ радовался не столько возвращению повелительницы, которая несколько лет провела вдали от подданных, сколько жареным тушам быков и баранов, которые бесконечной чередой выносили из ворот царского дворцового ансамбля. На улице это скворчащее жиром мясо соединялось с другими яствами, а главное – с потоками вина, которое не пожалела Клеопатра. Она тоже праздновала; праздновала завершение собственного воздержания, эпитимьи, наложенной на себя самой.

Ни яств, ни густого вина ей не было нужно. Праздник для нее начался глотком амброзии из Грааля, и… Она остановилась перед дверьми собственной опочивальни, и безмерно удивилась – по обе стороны тяжелых, покрытых золотым орнаментом створок стояли те самые стражи, которых она отметила еще до отъезда в Рим.

– Ну что ж, – облизала она мгновенно пересохшие губы, выбирая из двух здоровяков того, чьи узкие шаровары сильнее трещали от напряжения; выражение их лиц и наличие интеллекта в глазах ее совершенно не интересовали – надеюсь, я не ошиблась…

– У тебя совсем нет мозгов!

– Пусть у меня нет мозгов, зато есть либидо!

– А это что?

– А вот что!

– Ого!!!

– А ты думала!

– Собственно, фиг с ними, мозгами…

Царица потянула жертву, точнее избранника на сегодняшнюю ночь, в опочивальню. Потащила за те самые шаровары, которые уже совсем готовы были лопнуть под могучим натиском изнутри. Страж захлопнул за собой дверь, но Клеопатра успела услышать, как его напарник громко и завистливо вздохнул.

– Значит, либидо? – повернулась к стражу царица, отпуская из нежной, и одновременно цепкой ладошки шелк; во второй еще крепче был зажат Предвечный камень.

– Ксандр, моя царица, – рухнул на колени, а затем распростерся у ее ног стражник, – так меня зовут. Но если божественной Клеопатре будет угодно, я готов поменять имя, данное родителями…

– Божественной Клеопатре угодно другое! – к поднявшему вверх голову Ксандру тянулась рука царицы с тяжелым каменным кубком.

Сама она в те несколько кратких мгновений, что страж рассматривал узор густого ковра, успела полностью обнажиться. Теперь Ксандр был готов выпить из ее рук даже чашу с ядом. В каменной чаше действительно оказался яд; тягучая жидкость кроваво-красного цвета, которая огненным потоком провалилась в желудок, а потом вернулась в голову шальной смелостью и безрассудством – так, что сильные руки сами обхватили радостно пискнувшую женщину и бросили ее на ложе…

Очнулся Ксандр, когда его смена уже давно закончилась; но никто – ни старший смены стражей, ни сановники, ждущие царицы с ворохом неотложных дел, которые они словно специально копили годами – не посмел вторгнуться в гнездо неги и разврата. Парень бросился подбирать и напяливать на себя воинское одеяние, разбросанное по углам огромной комнаты. Его остановил прозвеневший серебряным колокольчиком смех Клеопатры.

Стражник резко повернулся к ложу:

– Богиня, – воскликнул он, сжимая побелевшими пальцами рукоять короткого меча римского образца, – повелевай! Какой подвиг должен я исполнить в твою честь.

Что-то помешало ему закончить словами: «… и в благодарность за блаженство, которым ты меня одарила!». А Клеопатра словно прочла эти строки в его глазах. Она нахмурилась, заглянула в свой каменный сосуд, который поддерживал силы и ее, и – главное – Ксандра всю эту долгую ночь, и небрежно махнула рукой: «Свободен!». По напрягшейся спине парня, по тому, как тот остановился на мгновение перед порогом, а потом решительно перешагнул его и с громким стуком захлопнул тяжелую створку, царица поняла, что в его душе сейчас бушует буря, внезапно возникшая посреди необъятного моря мужского удовлетворения. И ее совсем не удивил короткий предсмертный стон за дверью, и поднявшаяся там же суматоха.

Самка паука черная вдова пожирает своего партнера сразу после совокупления.

У людей немного по-другому – среднестатистическая жена растягивает это удовольствие на всю оставшуюся жизнь…

– Черная вдова – вот кто я, – с мрачной радостью поднялась с ложа Клеопатра.

Она вышла из опочивальни одетая подчеркнуто скромно; остановилась у влажного пятна, которое совсем недавно было красным, кровавым, и обвела собравшихся неторопливым взглядом. Государственные мужи попятились к выходу; стражникам у двери в ее спальню пятиться было некуда. Они вжались спинами в стену и замерли каменными статуями. И в их очах, и в глазах застывших, наконец, царедворцев метался один вопрос-утверждение: «Я следующий?!».

Следующих было много – каждую ночь новый. Это была кровавая тризна по Цезарю; несколько запоздалая, но от этого не менее ужасная. Мужчины заходили в ее спальню, словно на эшафот. Царица собственным телом исполняла их последнее желание, и… Ни один не избежал своей участи. Потому что на землях благословенного древнего Египта ее слово было словом божьим. Имя Теа Филопатор, полученное ею при первом восшествии на престол, означало «Богиня, любящая отца». За неимением давно усопшего родителя она заменила его бесчисленной чередой чужих мужчин.