Ян Горский - Тривиа. История жизни Иоанна Крестителя

Аарону понравилось, что он смог рассмешить парня, и он решил продолжить:

– Еще один?

– Ну давайте.

– Встречает погонщик ослов по пути раввина. И спрашивает: «О мудрейший, Небеса послали мне тебя, помоги же понять загадку природы. Мне нужно перегнать из одного города в другой десять ослов. Перед тем как отправиться в путь, я их посчитал. Их на самом деле было десять, и я беззаботно отправился в путь. По дороге я опять посчитал головы, а их оказалось девять. Я расстроился и решил устроить привал. Когда ел, решил снова посчитать ослов, и их стало десять. Я, конечно, обрадовался и продолжил путь, а через некоторое время гляжу: животных опять стало девять. Я заметил, что ситуация повторяется: в пути у меня всегда девять голов, а на отдыхе десять. Скажи, равви, сколько ты видишь здесь ослов?»

– «Одиннадцать!»

В этот раз они засмеялись одновременно и, глядя друг на друга, еще долго не могли остановить смех.

Наконец обессиливший Аарон, закрыв глаза, опустил голову на грудь.

– Сейчас вспомню еще, – зевая, чуть слышно пробормотал он. Однако Иоанн так и не дождался – священник уснул. Поднять его юноша не решился, но принес из дома мешок со шкурами, подложил ему под голову и накрыл покрывалом.

Одурманенный вином, Иоанн отправился к себе и лег на кровать. Слезы потекли к ушам, на душе было свободно. От предвкушения будущих побед в нем взыграл некий азарт.

– Я рожден для чего-то великого, – сказал он себе тогда, – я должен… я нужен… – он пытался зацепиться за мысль и дать ей хоть немного продолжения, но вино расслабило его настолько, что все мысли пролетали мимо.

– Я нужен… Могу…

Юноша уснул.

На следующий день, к вечеру, из Эммауса вернулась Илана. Ужин был полон рассказов о впечатлениях, полученных в дороге и в гостях. О напряжении, которое еще не успело выветриться из домов жителей Иерусалима, женщины не знали, поэтому вели себя непринужденно. В то же время и Аарон, и Иоанн за столом были скованны и с трудом делали вид, что им интересно. Пришлось сослаться на то, что они много работали и не выспались. Едва завершился ужин, как Илана схватила своего друга за запястье и вывела во двор.

– Пойдем, я должна тебе столько всего рассказать, – сказала она, таща Иоанна на крышу дома, ее излюбленное место, где она проводила почти каждый вечер, иногда даже засыпая там. Девушка сияла радостью, полная мыслей о чем-то неземном.

Иоанн же был погружен в себя. Он знал, что в синедрионе и среди народа царят напряжение и неприязнь к прокуратору. В юноше закипали мятежные мысли, и если он о чем-то и хотел мечтать, так это о том, как освободить Израиль и позволить Божьему представителю хозяйничать на святой земле. Рим все больше представал перед ним злобной и разрушительной машиной насилия и угнетения, а духовенство казалось прогнившим и не способным отстаивать интересы Всевышнего. От всего этого голова юноши была полна мыслей о том, что со всем этим делать и какова воля Бога в его отношении.

Илана же без устали восхищенно тараторила о том, что была на полпути к своей мечте – к морю. Она почти чувствовала его воздух и манящий запах, находясь в Эммаусе, хотя до моря было более ста стадий. Она уже все рассчитала и теперь просила Иоанна бежать вместе с ней к морю.

– Это же наша общая мечта, Иоанн! Нам и говорить никому об этом не надо. Просто сбежим в Кесарию, и все! – подстрекала она. – Ну что, ты пойдешь? Ну? – она шутливо толкнула его в грудь. – Кесария, представляешь себе? Это жемчужина мира. Чудо неписанное. А потом… потом поплывем в Грецию! Ну? Пойдешь?!

– Ну да, – вяло ответил Иоанн, – конечно, пойду. – Его глаза уже не горели влюбленной страстью, хотя за последнее время между ними сложились настолько тесные отношения, что все вот-вот ожидали свадьбы.

– Еще бы, – сказала она, – я знаю, как ты хочешь этого. Я ведь не для себя это все придумала – хочу, чтобы ты был счастлив!

– Спасибо, Илана, – стараясь не выдавать грусти, ответил он. – Извини, мне надо выполнить поручение твоего отца.

– Что с тобой? – с тревогой спросила девушка. – Уже поздно. Побудь со мной – я так соскучилась!

– Правда, надо идти, – уходя к лестнице, отвечал ее возлюбленный, – я обещал!

В ответ послышалось обиженное «Хммм…», но юноша уже стремительно направлялся к своей обители. Войдя внутрь, он даже запер дверь, чтобы Илана не беспокоила его там.

Молодой человек зажег лампаду и бросился на кровать. Душа его разделилась и наполнилась болью. Он искренне любил дочку Аарона. Уже не раз представлял, как они счастливо живут вместе, вдохновляя всех вокруг своими образцовыми отношениями. Как он будет касаться ее нежной матовой кожи, как будет страстно гладить ее лицо и как зацелует ее с ног до головы. Илана казалась ему идеальной половинкой, безупречной матерью их будущих детей, и он мечтал о том, чтобы стать ее истинным не только партнером, но и другом, оберегающим ее до самой смерти. Иоанн знал, что и она мечтает о том же. Что желает посетить вместе с ним Александрию, Афины и Рим. Но хочет ли этого Всевышний? Видит ли Он его таким или ждет чего-то иного? Душа боролась. Что-то перерождалось в его еще юном сознании. Вещи казались новыми – не то чтобы другими, нет, но выражались с большей глубиной. Чувства набирали амплитуду, желания поглощали полностью, и все это отрывало его от реального быта, к которому он так привык, связывая с чем-то неземным, толкая к исполнению Воли Всевышнего.

Он лежал в темноте и думал о судьбе Аарона.

Быть таким? Нет. Это подобно предательству. Знать, каков ты, но всю жизнь притворяться другим. Это не для меня! Я вижу, как он ненавидит себя, бедный Аарон. Видит, но не может говорить. Боже, что же с нами делает страх!..

Однажды, в их дом зашел знакомый Аарона – книжник Самуил, с которым они решили обсудить тему, начатую день назад в синагоге. Касалась она того, что происходит с человеком после смерти. Иоанн любил такие разговоры, поэтому сел за дверью, притворившись спящим. Уже не раз он прибегал к таким хитростям, особенно когда чувствовал, что тема беседы не будет отдавать томительно-ссохшимся бытом.

За годы, проведенные в доме отцовского друга, Иоанн видел его разным. Он бывал совершенно изнуренным, правда, усталость чаще была вызвана не зноем или телесной истомой, это была больше усталость угнетающей обиды и порой даже гнева, который тяготил душу. Видел он коэна и купающимся в радостной легкости. В такие дни тот просто вбегал во двор, почти никогда не закрывая ворота до конца, а лишь толкая их, не оборачиваясь. Шутки из него тогда летели одна за другой. Илане, как правило, доставались объятья, а супруга, как ни увертывалась, награждалась вдобавок и поцелуем в левую щеку (не то чтобы ей это было не по душе, просто ее смущали прилюдные ласки).