Варвара Царенко - Иномерово колесо

– Не уберег я тебя, не выполнил наказа матери…

Гнежко закрыл лицо руками и горько зарыдал.

Не приходит беда одна, а приходит она с подругами – горем и злосчастием. То не пыль да копоть поднималась, а думы темные в душе князя. Не успел оплакать Гнежко потерю Лучезара, не успели высохнуть слезы на в одночасье постаревшем лице, как оказалось, что княгиня ждет ребенка.

После приключившегося не только сам князь, но и все думали и гадали: не от змиулана ли дитя под сердцем Велены? Не вынашивает ли княгиня дивородка, противного богам и лишенного благости? Потерял Гнежко сон и аппетит, не мог больше охотиться и не хотел больше пировать. Дружина его подбадривала, да толку от слов что дыма от воды. Тем более, понимали они, что тут речами не поможешь.

Одна Велена была спокойна и, казалось, расцветала, будто цветок под солнцем. Гнежко то и дело заставал ее за рукоделием – то портишки крошечные сошьет, то подушечку для колыбели вышьет. Князь жену не попрекал и слова не смел ей сказать. Только наедине с собой все думал: чей-то это будет младенец? Его или же змиулана? Был бы с Гнежко Лучезар, он бы сумел найти заветные слова, он бы научил, как жить с этими сомнениями. Да только Лучезара похоронили, уложили завернутое в полотно тело камнями, засыпали землей, и каменщик вытесал волчью голову – нет Лучезара. Андина каждый день ходит к камню и льет горючие слезы, и страшна ее участь.

Однажды повстречал во дворе князь Миладу. Бегала она с мальчишками, не заметила дядю и наткнулась на него, чуть не упала. Подхватил ее Гнежко и удержал.

– Вот же девица-сорванец, все не успокоишься! – ласково проговорил Гнежко, ставя Миладу на ноги. Было ей тогда отроду пять лет.

– Если мне не бегать, я тогда умру, —простодушно ответила малышка, а Гнежко хоть и содрогнулся внутри, но с улыбкой спросил:

– Отчего это ты умирать собралась?

– От тоски, дядюшка.

И убежала – только пыль под ногами. Еще хуже тогда стало Гнежко: если бы запретил он тогда Лучезару лезть вперед, если бы предостерег… Да былого не воротить. Андина бродит по терему тенью, даже сына-крошку почти не видит, а раньше каждый день ему пела и давала поиграть бусы, которые Лучезар подарил. Нет в тереме больше счастья – только одиноким угольком на пепелище сверкают радостные глаза Велены.

– Благушка моя, – говорила она Гнежко. – Я сегодня услышала, как его сердце стучит. Тихо так, будто капельки дождя по лопуху – стук-стук-стук.

– А ты уверена, что это – он? – с внутренней боязнью спрашивал Гнежко. – То может и девчонка, раз так быстро сердечко стучит.

– Нет-нет, – покачала головой Велена, расчесывая волосы. – Я уверена. Это будет сын. Твой наследник.

– А имя ты ему выбрала?

– Пока нет. Успеется еще, не все же сразу, – чисто и весело рассмеялась княгиня, а у Гнежко внутри вороны крыльями захлопали.

– Ты так сияешь, сердце мое, – обращался князь к княгине. – Словно не было тех двух страшных ночей, будто не насмотрелись ясные глаза твои на те ужасы.

Тогда по лицу Велены пробегала тень, но тут же развеивал ее солнечный свет.

– Какой же я была бы княгиней, если бы оказалось, что сердце у меня заячье? А что было, то было – думай о том, что есть сейчас, свет мой.

И Гнежко умолкал, понимая, что во многом Велена права. Но не думала счастливая княгиня о словах змиулана, не думала она, отчего змиулан вдруг решил сотворить черные свои дела, не думала о словах Кривды-змея о каком-то хозяине, не думала она и о том, что скоро мир поменяется.

Болигор, добрый и отважный дружинник, первым высказался перед князем о том, что появление змиулана так далеко на юге – небывалое дело. «Кто бы сказал мне, что видел змиулана и слышал его навье шипение, я бы решил, что передо мной пустобрёх, и залепил бы ему хорошую затрещину, чтобы не нес околесицу! Но я видел тварь собственными глазами, как вижу тебя сейчас, князь, и потому я спрашиваю: неужто диволюды решили затеять войну?». Болигор предлагал отправить два десятка конных на север, в Силяжские пустоши, дальше озера Искреш, пусть проведают. Но Гнежко запрещал кому бы то ни было переходить дальше того рубежа – опасное это дело, до сих пор те земли кишмя кишат диволюдьем, а терять дружинников или мечников просто так он был не готов. Не так давно Застеньград был нищим городом, лысым и пустым. Сколько сил ушло на то, чтобы нарядить его и оживить. А ну как пропадут разведчики запросто так? А ну как повяжут их за нарушение границ? А ну как посчитают это чуды или еще кто объявлением войны? Не дело подвергать едва поднявшийся, будто цветок из пыли, город новым опасностям. Потому послал Гнежко только нескольких конных до Искреша и обратно, лишь бы дружинников успокоить. Ничего не нашли, ничего не увидели разведчики: тишь да гладь, пустыри да леса.

А зимой, когда Мачеха Метель плясала свой танец со Стокрылым Ветром, когда замерз Порог от берега до берега, почувствовала княгиня Велена, что пришло время. Привели Зайчиху, нагрели воды, Гнежко сам довел вскрикивающую от боли Велену до входа в баню.

– Дальше не пущу, – строго прошамкала Зайчиха. – Если не хочешь разгневать богов, иди и жди в тереме! – и затворила дверь.

Металась Велена по полатям, кричала истошно, а Зайчиха приговаривала, отирала лоб княгини водой. Скрипела крыша, стонали стены от порывов метели, а Велене все было жарко, будто изнутри ее жгло подземным волозаревым огнем. Всю ночь бушевала буря, всю ночь княгиня сражалась с пламенем. И только под самое утро услышала Велена крик новорожденного. Не было у нее сил даже взять дитя в руки, лицо ее побелело, некогда алые губы стали будто васильки – синими. Зайчиха суетилась и старалась, но чувствовала уже княгиня приближающийся конец.

– Приведи мне Гнежко, – с трудом выговорила Велена. – Приведи моего мужа.

– Нельзя, не могу я, – стала отнекиваться Зайчиха.

– Я умираю, так дай мне сказать последнее слово князю моего сердца.

Когда позвали Гнежко, он тут же бросился к Велене. Ухватил ее ледяные руки и уткнулся лбом в ее ледяной лоб. Словно сама Метель охолодила тело княгини, словно сам Стокрылый Ветер затушил пламя.

– Солнечный свет мой, – тихо проговорила Велена. – Я покидаю тебя и покидаю нашего сына. Но если есть на том свете хоть единая надежда послать вам весточку – я сделаю это. Не забывай меня, мой свет. Заботься о нашем сыне, о твоем наследнике. Я так хотела осчастливить тебя… И наконец-то я сумела… Прощай, мой свет.

Она вздохнула последний раз – и умерла.

В тот миг разбилось сердце князя. В тот миг померкло его солнце, затянуло тучами его звезды и туман застлал его дорогу. Горько плакал он над холодным телом своей светлой княгини, не смея отпустить ее руку.