Елена Асеева - Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея

То были времена кады по землице-матушке боги славянские хаживали, а люди жили землепашеством и не имели никаких иных знаний али способностей. Времена кады славяне имена богов своих, отцов своих и предков славили и тем самым нить родства не перерубали…

Это пока не сказка, а присказка. Ведь присказка поперед сказки маячит, путь-дорожку для нас выстилает, а какова та стёженька не поймешь, не узнаешь покуда ее не пройдешь, покуда ноженьками не вымеряешь.

Это все присказка, а сказ он доколь еще впереди…

– Алёнушка, Орюшка! Иде то вы, озорники! – пронесся чуть растянутый беспокойством говорок по лесной чаще. И тотчас будто отразился от шероховатых, бурых стволов и ветвей могучих елей, каковые окружали эту небольшую полянку, бугорком приподнявшуюся над всей остальной местностью. То скорей всего землица-матушка нарочно так извернулась, дабы кулигу подставить под лучи солнышка с тем, не токмо осветив, но и согрев покрывающие ее растения. Ибо росли на прогалинке не деревья, не кусты, и даже не травы, а стлались по всей той макушке, переплетаясь с опавшими сучьями, поваленными и почитай, что полусгнившими стволами, с полувросшими в землю кудлатыми ото мха каменьями, кустики земляницы. Ее ползучие побеги столь густо прикрывали почву, что ничего под ними больше и не просматривалось. Впрочем, посреди той скученности стеблей хорошо наблюдались возвышающиеся и легошенько вздрагивающие темно-зеленые с острыми зубцами листочки, покачивающиеся рыхлые, белые соцветия и приветливо кивающие красные плоды земляницы.

Столь густо окружающие эту маленькую опушку тенистые леса, также единодушно колыхали своими лаптастыми, поникшими ветвями, и, перебирая тончайшими хвоинками, желали чего-то спеть. Зеленые, вроде только сей миг принявшие убранство, стройные ели тянули свои вершины к небесному куполу, перенимая его насыщенную лазурь на тонкие хвоинки, каковые в переливах солнечных лучей казались прозрачно-голубыми. Иноредь они выхватывали на свои макушки перьевые хвосты белых облаков, не то, чтобы плывущих в небесах, всего-навсего неприметно колыхающих своими округлыми боками. Хотя облака если и можно было увидеть так только с этой полянки. Поелику все остальное пространство плотно смыкалось густым лесом и не только вершинами елей, но и кронами лиственниц, сосен, пихт, кедра. Однако краснолесье тянулось в этом краю не повсеместно, а почасту перемешивалось зелеными нивами, выступающими мощными вязами, дубами, каштанами, да более миловидными липами, березами, осинами. Полные воды зеленые реки извивались между теми гаями, хороня свои крутые али вспять того пологие берега в приземистых деревьях ракит, покачивающих опущенными вниз ветвями покрытыми зеленой или серо-белой листвой.

– Алёнушка, Орюшка! Ах! Вы неслухи, таковые! А коли заплутаете в чащобе? – наново наполнилась полянка недовольным говорком бабушки Обрады, и сама она, наконец, выступив из-за ели с прищуром оглядела покоящейся пред ней земляничный надел, точно нарочно кем-то посаженный.

Алёнушка…

Орюшка…

Эх, девонюшка…

Эх, мальчонка…

Сестрица, да братец, в единый час у матушки и батюшки родившиеся, и с тех пор всю их большую семью покоя лишившие. А бабушке Обраде и того больше других достается. Ибо очень любит она младших внучат. А те пострелята любовью бабушкиной и пользуются в ущерб своему росту. Абы стоит Обраде взгляд от тех баловней отвести, уж нет как нет ребятишек на прежнем месте, лишь веточки или травушки покачиваются, вроде тоже на озорство кручинясь, потому и обозначая след чад непоседливых. Подсказывая, куда эти шалуны убежали, под каким кустом схоронились, за каким деревом притаились. Только смех их задорный и слышится, капелью перепрыгивает с листочка на листочек, перескакивает с ветки на ветку, да и ныряет в сами травы, цветы, наполняя ароматами услады эти затаенные края, полные зверья, птиц, деревьев и растений.

Видно, братцу и сестрице тягостно сдерживать свою радость, неймется им от жизненных сил. Обаче в полный голос не смеются ребятишки, сдерживаются поколь бабушка не начнет их звать, да причитаючи сказывать:

– Неслухи вы оба, Алёнка да Орей! Ужот-ко вельми вас старчие закахали, а надобно лозой ракитной окатить. – Брешет Обрада насчет лозы, никады даже ладошкой не окатит она внучат своих, то молвит так только для острастки. – Ну, добре, Орей, мальчоня брыкливый. Но ты, Алёнушка, помнишь чё девчурочке надобно быть послушливой. Да и старше ты Орюшки, должна слыть образцом для него. А какой эвонто образец, ежели ты первая в кустах хоронишься.

То Обрада сызнова выдумывает. Никак Алёнка не старше братца, всего-навсего чутком раньше него родилась, всего-навсего один вздох раньше него сделала. Хотя во всем остальном бабушка правду сказывает, конечно, заласкали старшие младших. Еще бы ведь Орюшка да Алёнушка младшие в семье, в большой славянской семье, которая жила в избе под единой крышей, где исстари все землепашцами значились. Оно ясно, что умели в славянских семьях охотиться, скотину разводить, плотничать, кузнечить, да только все это, непременно, переплеталось с землей-матушкой, на оной жили, оную любили и уважали.

Земли-то в те времена вдосталь имелось, вся она была покрыта раздольными пажнями, густыми лесами, широкими реками, глубокими озерами, непроходимыми болотами. Посему жилось на ней вольно, да пожалуй, что и счастливо, если бы не Скипер-зверь, каковой часточко на славян набеги устраивал, желаючи перевести такой благолепный люд.

Ясно ведь, что по юности мы все имеем тот самый благолепный образ, а именно выглядим красиво да дарим благо. Ну, а там с летами взросления уж у кого как получится. Иной по прямой тропке ступит, другой вкрив и вкось пойдет, а третий…

Про третьего и вовсе толковать не стоит.

И оттого, куда ты направился, меняются сами помыслы и весь образ твой. Поелику образ, который тебя представляет, и сам несет в себе суть предназначения и существования. И наблюдаем мы Явь благодаря тем самым образам, светлым ли, темным… не о том ноне сказ, то все присказка…

А касаемо славян так народ тот юным слыл еще, понеже и образ его смотрелся миловидным, поступки благими. Юноши у славян были все как на подбор статными молодцами, а девицы стройными красавицами. Мужи да бабенки, большак и большуха, управляли семьями, где всегда почитали стариков-родителей, ценили и любили многочисленных чад. Да, чего уж тут говорить, коль семья в ладу с землей живет, в ней детушки рождаются, как всходы, и приносят они радость, счастье, да тяготой никогда не будут. А посему младший туто-ва завсегда усладой станет, и старший лишним кусочком поделится с ним, да любую непоседливость его не приметит.