Лев Усыскин - Необычайные похождения с белым котом

Как-то в конце июля, прогуливаясь подобным образом, Гурагон набрел на лавку торговца мясом, расположившуюся невдалеке от Рыночной площади. Войдя и поприветствовав хозяина, колдун стал внимательно разглядывать предназначенные для продажи туши – большие и малые, разделанные и неразделанные, засоленные для долгого хранения и, напротив, определенные котлам и сковородкам непременно в этот же самый день, прежде чем они успеют потерять свою первозданную свежесть. Заметив, что посетитель разборчив и при этом нетороплив, тучный мясник, едва ли не дремавший перед тем в углу, услужливо поднялся на ноги и, изобразив на лице нечто, обозначающее улыбку, принялся нахваливать свой товар, поочередно извлекая из кровавых груд тот или иной аппетитный кусок. Мясник был воистину неутомим: баранья ли нога, поросенок ли, гусь ли – всё это словно бы превращалось в его руках во что-то совсем необычное, подобное дорогой одежде либо красивой, искусно сделанной посуде, какая используется на пирах у знатных господ. Гурагон, однако, сохранял свою всегдашнюю невозмутимость. Придирчиво перебрав выложенные на лед куски говяжьей вырезки, он перешел к столам с битой птицей и, казалось, всерьез заинтересовался наваленными друг на друга утками и гусями.

Мясник, как говорится, следовал за ним по пятам: представляя свой товар в выгодном свете, он то и дело брал в руки какую-нибудь птичью тушку, с нежностью оглаживал слипшиеся перья, подымал вверх мертвые головы, словно бы давая им возможность взглянуть на своего будущего покупателя. Гурагон слушал его болтовню внимательно, однако по-прежнему молча, и лишь когда дородный лавочник закрыл наконец свой рот, устав, как видно, безостановочно ворочать языком, колдун обратился к нему, протянув руку в сторону груды какой-то дичи, сваленной на широкую прямоугольную доску.

«Что это у вас там, любезный хозяин?»

Тот в ответ лишь поспешно сглотнул слюну:

«Куропатки, господин. Свежейшие куропатки, час назад как принесенные из леса охотником. Нежнейшее мясо этих птиц несет в себе неповторимый вкус, изменяющийся от местности к местности, – и ведь именно наши куропатки славятся среди лучших!»

Он утер пот со лба и продолжил:

«Вот почему эти небольшие птички столь недешевы – однако поиск покупателя на них ничуть меня не затруднит, ей-богу! Еще до полудня придет сюда человек от графа – придет и заберет все, что вы видите на этой доске. Так происходит дважды в неделю – и, зная это, я делаю заказ охотнику, знаменитому своим искусством добывать подобную птицу…»

«Покупает ли у вас их кто-нибудь еще?»

«Увы, нет: эта дичь, как видно, нашим горожанам не по карману. Впрочем, ее заказывают иногда на праздники…»

Мясник хотел уж было переменить тему, но Гурагон, казалось, и впрямь заинтересовался куропатками:

«Могу ли я взглянуть на них поближе, любезный хозяин? В моем отечестве из куропаток умеют готовить восхитительнейшие блюда, до сих пор не знакомые, однако, вашему народу… весьма возможно, что я закажу у вас их с полдюжины или больше…»

Он улыбнулся чуть-чуть заискивающе, – должно быть, впервые с тех пор, как переступил порог лавки.

Мясник в ответ лишь кивнул согласно, затем пододвинул к колдуну куропаток, и, потеряв на время к нему всякий интерес, повернулся спиной: в лавку зашли две пожилые женщины, и хозяин устремился к ним тотчас, предвидя долгий и изнурительный торг.

Споря до хрипоты с этими прижимистыми кухарками, лавочник поглядывал на Гурагона лишь от случая к случаю – тот вроде как по-прежнему стоял себе возле груды пернатых тушек, лениво перебирая их одну за одной.

«Вряд ли все же он сподобится купить у меня что-нибудь, – подумал бывалый мясник, повидавший на своем веку великое множество всевозможных покупателей, – такие горазды лишь потчевать свое любопытство, а не желудок вовсе».

Он мысленно махнул на чужестранца рукой и принялся, удвоив энергию, торговаться с кухарками. Он так и не заметил, что колдун, перекладывая одной рукой перепелиные тушки, другой сыпанул в них какой-то мелкий порошок. Совсем немного. Три или четыре маленькие щепоточки.

Вечером того же дня Ломаный Фриц в очередной раз явился к Гурагону лечиться. Это было его третье посещение, последнее из предписанных колдуном. В самом деле, чувствовал себя молодой человек теперь во всех отношениях прекрасно: муки голода остались где-то далеко позади и вспоминались не иначе как кошмарный сон, а «плохо прикрепленные» члены его тела, хоть и чуднó болтались по-прежнему во все стороны, однако наводили более на мысли о свободе и непринужденности, чем на тягостные думы о муке и страдании. По сути, один лишь вопрос всерьез беспокоил Фрица сейчас – вопрос о вознаграждении чудесного лекаря. Прежде, изнуряемый голодом, он его задать не удосужился. Про себя же Ломаный Фриц решил тогда, что готов отдать Гурагону все, чего бы тот ни пожелал, лишь бы спастись от мучительной смерти. Но вот угроза смерти миновала, жизнь вновь открылась молодому человеку широкой радугой своих удовольствий, и поступаться какой-то их частью ради неведомого никому иноземца было обидно. Впрочем, Фриц надеялся, что Гурагон не запросит слишком уж многого, – таким благородным и добрым он ему показался.

Как бы то ни было, стоило все-таки задать злополучный вопрос – и, сидя в ожидании очередной порции чудодейственного лекарства, Ломаный Фриц принялся подбирать для этого необходимые слова. Он, однако, так и не успел ничего придумать, прежде чем появился Гурагон со своим пойлом, – взяв из его рук всегдашний стакан, Фриц заметил попутно, что жидкость в стакане как будто изменила свой цвет и запах. На вкус она, впрочем, тоже стала иной, точнее говоря, вкус у нее появился и был весьма приятен: чуть кисловат с легкой примесью какого-то особого пронзительного восточного аромата, способного, по-видимому, в больших количествах вызвать головокружение.

Действовать на этот раз лекарство начало практически сразу, едва последняя его капля перекочевала из стакана в рот Ломаного Фрица. Он вдруг почувствовал какую-то немыслимую прежде непринужденность, легкость во всем – мир вокруг стал исключительно дружелюбен и приветлив, а трудные незаданные вопросы просто перестали существовать, потому что задать их теперь не стоило никакого труда!

«О, великий исцелитель, – обратился Фриц к колдуну, – я никогда не чувствовал себя так хорошо… мне никогда не было так хорошо, как сейчас!..»

Он улыбнулся улыбкой трехлетнего ребенка. Гурагон также ответил ему улыбкой – хотя и заметно более сдержанной.

«Поведайте же мне теперь, добрый мой господин, сколь велика оказалась цена моего лечения, ибо не в обыкновениях моих подолгу пребывать в должниках!..»