Алехан Миталиер - Я признан был самим собой

– если страна, то… горы

– если время года, то… осень

– если блюдо, то… я на диете

– если женщина, то… самая красивая

– если дом, то… крепость

– если музыка, то… «Битлз»

– если писатель, то… Джойс

– если природа, то… пригорье

– если животное, то… собака

– если напиток, то… я на диете

М. К.: Надеюсь, в юбилейные дни ты сделаешь перерыв в своей диете? Иначе какой ты кавказец!? С юбилеем тебя! Новых творческих открытий и впечатлений!

Замковый комплекс Гаги-гIалаш

Лорс Муталиев, прадед по отцу (1853/55–1944 г.)

Берснакх Муталиев, дед по отцу (1878/80–1939 г.)

Здесь иногда встречаются два ветра – серый, тяжелый и глухой, и синий, легкий, озорной, с какими-то веселыми блестками… Когда серый «правит бал» в нашем тихом городке, все «скорые» носятся по местным дорогам, чтобы кого-то успеть спасти… а кому-то просто закрыть глаза и выписать справку о том, что он опоздал… умер… И когда они встречаются, мне становится не по себе, я чувствую необъяснимую боль и тяжесть во всем теле, пока серый не утихнет, а синий не успокоит… И я никак не могу понять, откуда они дуют: серый – холодный и шершавый, яростный и грубый, в нем столько болезней, смертей… и синий, прохладный и успокаивающий…

Но иногда, редко-редко, они уступают свою власть ветру зеленому, напоенному запахом горных трав и цветов и чуть слышной мелодией моей далекой родины. Он едва касается меня, что-то шепчет, убаюкивает, а потом уносится дальше, чтобы излечить израненную душу еще какого-нибудь поэта-кочевника, затерявшегося в дебрях Старого Света.

…госпожа Юлиана Шарицки приходит в эту старинную церковь каждое воскресенье. Садится на темную резную скамью и начинает молиться…

Я слышу ее шепот, но не могу разобрать слов…

Она не узнаёт меня, а ведь когда-то мы были знакомы, нет, мы были больше, чем знакомы – мы любили друг друга… Но ведь прошло столько лет, всё вокруг изменилось, да и мы стали другими…

Признайся я ей, все равно не поверила бы, что я – это я, тот самый, кто мог не задумываясь перемахнуть через все границы, чтобы оказаться рядом с ней…

Но она не видит меня или…боится увидеть?

Легкий сквозняк пробегает по церкви и гасит свечи… Удивительная вещь эти свечи – их зажигают с незапамятных времен и ставят за здравие, за упокой, за избавление от страстей… Госпожа Юлиана тоже ставит их каждое воскресенье…

И я не скажу ей, что они гаснут, так и не догорев, что она этого не замечает и продолжает молиться. И всё, что она шепчет, ведомо только ей и её Богу, но не мне, потому что я…мусульманин.

Выхожу из церкви… Иду по мощеной улице в сторону отеля, размышляя о том, что есть истории, которые никогда не будут дописаны…

Прав был портье в отеле: везет истории, но не мне…

«Внимание! В связи с ухудшением метеоусловий наш самолет вынужден совершить посадку в аэропорту К..л..шш-сс», – объявил пилот молдавского самолета, и я сразу почувствовал снижение, хотя последнего слова из-за шипения и свиста в динамиках не разобрал и не понял, где же планируется эта посадка.

Я только что вылетел из Будапешта и приготовился к полутора часам полета, и тут Славик (так звали старшего пилота) решился на вынужденную посадку, а если уж Славик принял такое решение, значит, риск перевалил за 50 процентов и надо сделать все возможное, чтобы свести его к минимуму.

Славика я знаю хорошо, он иногда подрабатывает в авиакомпании моего приятеля… Летчик-универсал, летает на разных машинах, надежный товарищ, за рулем не пьет, но после руля, бывает, опрокинет бутылку-вторую водки с пивом и начинает тосковать по советским временам, когда у него были постоянный заработок и достойная жизнь.

Пока я размышлял о лучших качествах Славика, мы, кажется, уже достигли цели; сейчас должно тряхнуть, но меня это мало беспокоит – шведский самолетик Saab хоть и хрупкий на вид, но, как утверждают спецы, самый безопасный в своем классе. Теперь главное, чтобы Славик посадил эту пичужку на землю, а там я уж смогу думать обо всем на свете, потому что только на земле можно думать обо всем на свете, а на воде, в воздухе и в огне человек зациклен только на том, как выбраться…

Самолетик с 29 пассажирами медленно катит к стоянке; остается сидеть и ждать, пока подадут трап, подъедет автобус и нас доставят в здание аэропорта. Первым выходит Славик, осанка важная, генеральская, будто он только что отбомбил Берлин или кишлак в Афганистане, проходит мимо, не здоровается – для него пассажиры всего лишь безликая пехота или несчастные беженцы, которых он соблаговолил взять на свой борт; за ним медленно тащится второй пилот с видом проигравшего в карты крупную сумму… С нами остается молоденькая симпатичная стюардесса, которая, как все стюардессы, мечтает летать в Париж, Лондон или в Нью-Йорк, но в ожидании своего звездного часа вынуждена вежливо улыбаться всяким там провинциалам, то есть нам…

В иллюминаторе вибрирующего самолетика я вижу мощный по силе, бешеный снегопад… мириады огромных снежинок, которые в свете навигационных огней взвихриваются цветными потоками – белыми, красными, желтыми, оранжевыми, синими.

Давно я не наблюдал такого снегопада… только однажды что-то подобное случилось в долине Дагестана, когда то ли из-за климатических аномалий, необычно теплого декабря, или какого-то генетического сбоя проснулись орды бабочек и не давали нам проехать, до тех пор пока резкий и сильный ветер не развеял их по предгорьям.

Наконец подали автобус… садимся, едем к освещенной стекляшке аэровокзала. Стюардесса молча нас покидает, отправляясь в комнату отдыха для лётного персонала, и я остаюсь один на один с пассажирами еще одного моего неудачного в жизни полета… да, и мне надо срочно позвонить матери, которая меня давно ждет и с которой я хочу побыть как можно дольше, тем более что я лечу в дни великой путаницы – от католического рождества до православного пиршества… Представляете, из лагеря прагматичных крестоносцев перелетаешь на стоянку душевных православных людей, и это действительно весело, лишь бы ко мне никто не приставал в этом аэропорту, как это обычно бывает в часы долгого ожидания, и не начинал заводить пустые разговоры, чтобы скоротать время, – во мне столько неразрешенных проблем, столько незавершенных мыслей, что меня лучше оставить в покое, и я буду всем благодарен за это.