Наполеон - Афоризмы

XXXIX

Вернейший способ оставаться бедняком – быть честным человеком.

XL

От десяти говорящих больше шума, чем от десяти тысяч тех, что молчат; вот ключ к успеху всех крикунов на трибунах.

XLI

Короли и обманутые мужья всегда последними замечают свое дурацкое положение.

XLII

Пытливый ум может охватить все, но невозможно достичь всего на свете.

XLIII

Я побеждал королей во имя власти; короли побеждали меня во благо народа: они совершили большую ошибку, лишив меня трона. Подождем же конца игры.

XLIV

Я предпочитаю весомый аргумент утонченному красноречию: дела всегда лучше слов.

XLV

При принятии решений люди делятся на две группы: на тех, кто их принимает, и тех, кто использует решение других.

XLVI

Мне нравится величественное в искусстве: тут нет среднего; оно либо возвышенно, либо убого.

XLVII

Месть злому человеку – дань уважения добродетели.

XLVIII

Сэр Хадсон Лоу – неотесанный тюремщик; это его дело. По тому, как он со мной обращается, ощущается, что он чувствует мое превосходство.

XLIX

Человек – как овца: он следует за первым, кто пойдет вперед. В управленческих же делах нам нужны соратники, без них невозможно довести дело до конца.

L

Твердый ум сопротивляется чувственности подобно тому, как моряк избегает подводных камней.

LI

Привычка обрекает нас на множество глупостей; наибольшая из которых – превращаться в ее раба.

LII

Если бы Корнель жил в мое время, я бы назначил его своим министром.

LIII

Роспуск моей армии займет в истории место в ряду грубейших политических ошибок королевского правления.

LIV

Просвещенной нацией нельзя руководить вполсилы; она требует энергичности, согласия и единства всех публичных решений.

LV

Тот, кто предпочитает богатство славе, подобен транжире, который занимает деньги у ростовщиков и разоряется на процентах.

LVI

В моей жизни было три счастливых дня: Маренго, Аустерлиц и Йена; пока не добавился четвертый – когда я дал аудиенцию императору Австрии во рву.

LVII

Победу одерживают не числом. Александр поверг триста тысяч персов своими двадцатью тысячами македонцев. И я откровенно преуспел в дерзких предприятиях.

LVIII

Палата представителей, которую я создал, завершила свою историю вместе со мной. Она могла спасти Францию, наделив меня неограниченной властью. Двадцать членов фракций потеряли все: им хватило глупости заговорить о конституции в то время, когда Блюхер расположился лагерем в Севре. Мне казалось, я вижу греков восточной империи с Магометом пред ними.

LIX

После моего отречения в 1815-м враг еще мог быть повержен. Я предложил взять на себя командование, но мне отказали. У меня не было никакого личного интереса выступать в роли наблюдателя.

LX

Публика поклоняется религии и восторгается могуществом. Чернь судит о жалованье придворного по количеству его лакеев; толпа судит о величии Бога по числу священников.

LXI

Я за всю жизнь не смог прочесть ни одной страницы Тацита, он страшный болтун; Полибий радует и наставляет меня, у него нет декламаций.

LXII

Мое правление было либеральным, ибо оставалось твердым и суровым. Я рассматривал каждого человека преимущественно как инструмент. Я не особенно принимал во внимание их убеждения, понимая, что главное – следование моим правилам. Моя игра удалась, я создал новую систему.

LXIII

Я обогатил своих офицеров; но мне следовало помнить, что когда человек богат, у него уже нет никакого желания умирать.

LXIV

Отвага укрепляет трон; когда трусость и позор расшатывают его, лучше отречься.

LXV

Я всегда восхищался Митридатом, который думал о завоевании Рима в то время, когда сам был побежден и бежал.

LXVI

Когда я был монархом, каждый раз, когда я пользовался правом помилования, впоследствии всегда раскаивался в этом.

LXVII

В точном наследовании природы не про является трагедия; я предпочитаю группу Лаокоона концу пьесы «Родогун».

LXVIII

Конституционные государства застойны; действия правительства слишком ограничены, что ставит их в самое невыгодное положение в борьбе с могущественными и единолично правящими соседями. Диктатура могла бы помочь им, но она подобна тарану, который пробьет врата столицы еще прежде, чем они будут готовы выдержать удар.

LXIX

Эмигранты, дворяне и священники, потерявшие свои имения и привилегии во время революции, рассчитывали вернуть их с восстановлением старой династии. Они думали, что все еще находятся в Кобленце; они на все смотрели с ложной точки зрения. Они не видели света, они лишь плакали за своими деньгами.

LXX

Старики, которые сохраняют наклонности юнцов, теряют уважение к себе и становятся смешны.

LXXI

Дурак всего лишь утомителен, педант невыносим; никогда не понимал Бональда.

LXXII

Мир физического невероятно узок; правду нужно искать в мире духовном, если хотим проникнуть в глубь политики и войны.

LXXIII

Две партии, ныне существующие во Франции, хоть и разъярены одна на другую, объединяются – но не против конституционного правления, до которого им мало дела, а против кучки честных людей, чье молчание уничижает их.

LXXIV

Когда я появился на политической арене, на ней было всего два типа людей; конституционные объединения, требующие аграрных законов во имя Гракха Бабефа; и фрюктидорианцы, которые хотели управлять с помощью военных судов, ссылок и отставок.

LXXV

Нынешние главы фракций во Франции – карлики, вскарабкавшиеся на ходули. Несколько талантливых людей и множество болтунов.

LXXVI

Был грандиозный протест против того, что называют моим деспотизмом ; однако я всегда говорил, что нация не является собственностью человека, который правит ею; сейчас же монархи, установившие конституционное правление, другого мнения.

LXXVII

Если бы юрист Гойе, отступник Сиейес, поверенный Ревбель и старьевщик Мулэн сделались королями, я бы запросто стал консулом; я заручился опытом Монтенотти, Лоди, Арколе, Шебрэйса и Абукира.

LXXVIII

Неудачи Франции начиная с 1814 года обусловлены тем обстоятельством, что идеалистов с виртуозной способностью к манипуляции угораздило дорваться до власти. Это люди хаоса, ибо хаос проник в их разум. Они служат Богу и дьяволу.