Наполеон Бонапарт - Наполеон. Афоризмы

Сенат обвинил меня в изменении его актов, другими словами — в подделке документов. Весь мир знает, что я не любитель подобных штучек: один мой намек действовал так же верно, как мой приказ; всегда выполнялось больше, чем я просил. Если бы я презирал человечество, в чем меня упрекают, то система доказывает, что я оказался бы прав.

Меня нельзя упрекнуть в том, что я ставлю свою честь выше благополучия Франции.

Я сказал, что Франция — во мне, а не в парижском народе. А мне приписали фразу: «Франция — это я», что является абсурдным.

В глазах общественности, свергнутый правитель — узурпатор; тот, кто дарует милости и должности, — настоящий король; Амфитрион {5} 5 "Амфитрион" — комедия Мольера (1668), в которой слуга Амфитриона Созий помогает отличить настоящего А. от ложного, облик которого принял Юпитер. Вторая половина высказывания — точная цитата из пьесы Мольера. в глазах Созия — тот, с кем он обедает.

Некоторые люди добродетельны лишь потому, что у них нет возможности быть другими.

Простолюдин мечтает, чтобы Бог был королем, который держит Совет при дворе.

«Мысли» Паскаля — полная ерунда; о нем можно сказать, как говорят низшие сословия о шарлатанах: «Он определенно прав, ибо мы его не понимаем».

Жажда править умами — одна из самых сильных человеческих страстей.

Не думаю, что Бурбоны понимали выгоды монархии лучше меня. Что до их династии, увидим в конце концов: они прокладывают свой маршрут в политических играх весьма высокого уровня.

Были революционеры, чьи действия отмечены особым величием и благородством; к ним можно причислить Ланжюине, Лафайетта, Карно и некоторых других; это люди, которые пережили самих себя; их роль сыграна, карьера закончена, а влияние прошло. Они — очень хорошие орудия, которыми надо уметь пользоваться.

Я не думал, что этот интриган Деказ так коварен. Но в любом деле следует дождаться конца.

Уникально в моей судьбе то, что я заставил своих врагов либо служить мне во славу, либо умереть.

В свете последних событий мне кажется, что катастрофы были сильнее человека.

Шатобриан удостоил меня красноречивой, но довольно несправедливой обличительной речью. Он немало сделал в интересах короля. Он гениален.

Договор 20 ноября был не лучше, чем капитуляция Парижа: не знаю, кого в этом винить — иностранцев или французских министров.

Кто бы мог подумать на поле боя при Фридланде или на плоту на Немане, что русские будут по-хозяйски распоряжаться в Париже, а пруссаки расположатся лагерем на Монмартре?

Когда пруссаки распорядились, чтобы я вывел войска из Германии в течение трех недель, под моим командованием еще оставалось шестьсот тысяч человек. Я думал, в их кабинете сошли с ума: успех оправдывает все; но глупость, сквозившая в пруссаках, была бахвальством чистой воды.

Самая невыносимая тирания — тирания со стороны подчиненных.

При противостоянии в термидоре правительство отстранило меня от командования моей армией; но Обри засадил меня в тюрьму. Слуги всегда идут дальше своих хозяев.

Это правда, что со своим падением я оставил Франции большие долги. Однако оставались мои запасы на черный день; и что с ними сделали?

Человек, который за забавами забывает о своей боли, не будет терзаться долго; это лекарство от мелких зол.

Я никогда ни в чем не отказывал императрице Жозефине, зная ее искренность и преданность.

Я терплю упоминания о глупостях некоторых монархов, подобно тому как люди не распространяются о благосклонности своих бывших любовниц.

Марш Груши из Намюра до Парижа — один из выдающихся подвигов войны 1815 года. Я думал, что Груши пропал вместе со своими пятьюдесятью тысячами солдат и я соберу свою армию у Валенсьена и Бушена, заручась поддержкой северных крепостей. Я мог бы создать там систему обороны и воевать за каждый клочок земли.

Ней и Лабедуайер сами виноваты, что были расстреляны, как мальчишки: они не знали, что в революции тот, кто теряет время, всегда проигрывает.

Не найдется и четырех страниц, напечатанных за эти четыре года, где бы была правда о моем правлении и действиях отдельных личностей. Среди писателей много клеветников, но ни одного Фукидида.

Я всегда считал, что преступно для монарха призывать иностранцев, чтобы поддержать свой авторитет в собственной стране.

Я хорошо понимаю, как Фуше удалось составить списки изгнанников; но я не могу уразуметь, как там оказались имена, которые я там нашел.

Испанцам ничего не оставалось, кроме как принять конституцию, которую я предложил им под Байонной; к сожалению, тогда они для этого еще не созрели (я говорю обо всем народе).

Объединить цвет талантливых личностей всех классов в Институт было прекрасной идеей. Исказившие сей момент национальной славы должны были обладать очень скудным воображением.

Человеческий разум породил три очень важных завоевания: право, равенство налогов и свободу нравов; монарх, если только он не спятил, никогда не будет попирать эти три основы человеческого общества.

Часто, читая «Цензора», я думал, что его редактирует Талейран или Поццо ди Борго. Книга насквозь антифранцузская, авторы — пустоголовые идеалисты; они выставляют сами себя кретинами, поучая королей.

Когда нация перестает жаловаться, она перестает думать.

Я не думал лишь о себе при Фонтенбло; я действовал во имя нации и армии; если я сохранил титул императора и не зависимость суверена, то это потому, что, допуская оскорбление со стороны врага, я не мог позволить служившим мне храбрецам краснеть.

Есть определенный тип воров, чья поимка не предусмотрена законом, и они воруют самое ценное для человека — время.