Филип Хук - Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я

Аукционным домам пришлось пойти на радикальные меры, чтобы выжить в новую эру притязаний на реституцию. Были организованы целые отделы, в задачи которых входило исключительно выяснение истории картин и скульптур, предъявляемых к торгам. Ни один предмет искусства из числа похищенных нацистами не может быть выставлен на аукционе до тех пор, пока не выяснено, кто его законный обладатель. Покупатели никогда не станут предлагать цену за картину, провенанс которой в 1932–1945 годах был хоть сколько-нибудь сомнителен. Особой осторожности требует анализ сделок, заключенных в годы войны в Париже, так как именно там продавалась значительная часть похищенных нацистами коллекций. Производя эффект разорвавшейся бомбы шестьдесят лет спустя, сегодня неожиданно всплывают случаи коллаборационизма в высших сферах парижского художественного мира, а их последствия могут оказаться самыми неприятными для почтенных и уважаемых фирм и аукционных домов, в годы нацизма не погнушавшихся торговлей краденым.

Однако экспроприацию предметов искусства в годы войны осуществляли не только нацисты. Некоторые крупные немецкие коллекции после войны оказались в Советском Союзе. Красная армия, вступившая в 1945 году на территорию Германии, получила приказ завладеть как можно большим числом ценных произведений искусства. Советские власти рассматривали подобную политику как получение репараций за опустошение и разгром, учиненный нацистами в России. Картины, привезенные из Германии, хранились в тайных запасниках Пушкинского музея в Москве и Государственного Эрмитажа в Ленинграде (ныне Санкт-Петербурге). Советское правительство в течение пятидесяти лет отрицало их существование. С падением коммунизма они были наконец явлены миру. Я оказался одним из первых западных искусствоведов, кому посчастливилось держать в руках великолепные картины импрессионистов, до тех пор таившиеся в недрах Эрмитажа. В особенности одну я не могу забыть. Это было полотно Дега, написанное маслом и изображавшее виконта Лепика с дочерьми, прогуливающегося по площади Согласия в Париже. Все монографии и справочники по творчеству Дега, опубликованные в 1945–1990 годах, с сожалением констатировали, что «картина погибла во время Второй мировой войны». И вот я держал ее в руках. Это было равносильно воскресению из мертвых.

Потомки обладателей этих немецких коллекций стали добиваться их возвращения. Однако частные иски немцев не находили сочувствия, в отличие от исков евреев – жертв нацизма, да и российское правительство заняло непримиримую позицию. Эти предметы искусства отныне принадлежат государству, и реституция любых из них стала бы недопустимым символическим жестом и подвергла бы сомнению законность обладания картинами. Впрочем, верно и то, что, если вы не победитель, ваши шансы вернуть похищенное весьма и весьма невысоки.

Кроме моральных соображений, реституция затрагивает коммерческие интересы самых разных лиц и организаций. Картины стоимостью в целое состояние передаются потомкам жертв, до сего момента нищим, и те тотчас вновь выставляют их на аукцион. Многие адвокаты обогатились, расследуя и предъявляя от имени пострадавшего иски о реституции и получая вознаграждение только в случае благоприятного исхода дела. Существуют и «серые зоны», когда провенанс картины между 1932 и 1945 годом обнаруживает лакуны, а недобросовестные агенты стараются ими воспользоваться, уверяя, что картину хотят вернуть себе потомки жертв нацизма. Очень часто нынешние владельцы соглашаются удовлетворить подобные требования не потому, что признают их справедливость, а лишь потому, что не могут доказать обратное, ведь даже тень сомнения относительно провенанса картины не позволяет ее продать. Молчание мнимых истцов покупают, посулив им или их агентам небольшой процент прибыли.

Обсуждая финансовые сделки, даже когда их цель – попытаться восстановить справедливость и загладить причиненные страдания, никогда нельзя забывать о таком побудительном мотиве, как жадность. Утешает, что в целом реституция предметов искусства принесла больше блага, нежели зла. А произведения, возвращенные в ходе реституции, хорошо продаются по многим причинам: поскольку они только появились на рынке, имеют музейный провенанс или просто потому, что вызывают у покупателя всплеск симпатии к изначальному владельцу, у которого были отобраны.

А теперь перейдем к мраморам Элгина.

Можно утверждать, что наиболее удачливым похитителем картин в современной истории был Винченцо Перуджа. Именно он украл «Мону Лизу». В ночь с 20 на 21 августа 1911 года он ухитрился спрятаться в одном из чуланов Лувра. Похититель был плотником, прежде служил в Лувре и потому здание знал как свои пять пальцев. На следующее утро он потихоньку выбрался из чулана (дело было в понедельник, музейный выходной), снял картину со стены, спрятал под широким халатом – униформой рабочего-оформителя, и был таков. Спустя два года его арестовали во Флоренции, когда он пытался продать «Мону Лизу» известному антиквару. На суде он защищался, пустив в ход патриотические мотивы: почему это «Джоконда», национальное сокровище Италии, должна находиться во французском музее? Он-де всего-навсего попытался вернуть ее на родину. Отчасти ему удалось переубедить суд: ему дали год тюрьмы, а после апелляции скостили срок до семи месяцев.

«Мона Лиза» на месте, незадолго до похищения (Луи Беру. «Мона Лиза» в Лувре. Холст, масло. 1911)

На первый взгляд кража произведений искусства – странное явление. Картины уникальны. Предположим, знаменитую картину похитили, но кто же ее купит? А как потом обналичить неправедный доход, особенно теперь, когда все аукционные дома и всех арт-дилеров, работающих на законной основе, немедленно предупредят о краже через легкодоступные базы данных, например «Реестр утраченных произведений искусства»? Однако воровство не прекращается, иногда даже из крупных музеев и картинных галерей. Сравнимо с кражей «Моны Лизы» недавнее похищение «Крика». Неужели воры, решающиеся на подобные преступления, настолько глупы и не представляют себе их последствия: крадут предметы, которые затем не могут продать?

А впрочем, подождите-ка минутку. Есть объяснение: а что, если они крадут по заказу? Должны же существовать несметно богатые, абсолютно беспринципные любители искусства, которые жаждут владеть великими картинами. Поэтому они нанимают гангстеров, посылают их в музеи, те под покровом ночи снимают со стен бесценные полотна, и все, конец. Никто больше не увидит похищенного Рембрандта, Вермеера или Ватто. Они попадают в лапы сгорающего от нетерпения босса преступного мира, истинное имя которого неизвестно общественности: он обожает искусство и будет наслаждаться похищенными картинами в уединении доступной ему одному галереи, на личном острове где-нибудь в Карибском море.