Филип Хук - Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я

Стоит мне только включить запись и увидеть себя, неоперившегося юнца, в одной из этих первых серий, как я начинаю испытывать мучительную неловкость. Пока не окажешься перед телекамерой, не можешь вообразить, как будешь выглядеть на экране. Я получался то нервным, то несколько заторможенным, то неуклюжим, то излишне надменным, а иногда и таким, и сяким, и этаким одновременно. Просматривая эти старые серии, я обнаружил, что говорю, как будто пережевывая кашу.

«Какая прелестная акварель!» – лицемерно произносил я нараспев, умильно глядя на злополучного владельца в кадре реалити-шоу и напоминая сам себе политика-консерватора пятидесятых, которому во время предвыборной кампании пришлось подержать на руках младенца избирателя-пролетария. Затем я вставлял избитую фразу, чтобы плавно перейти к оценке злосчастного предмета: «А вы никогда не задумывались, сколько это может стоить?» К сожалению, эта уловка далеко не всегда производила желаемый эффект, поскольку туповатый британец, которому, транслируя на всю страну, публично адресовали бестактный вопрос о деньгах, скорее бывал склонен смутиться, покраснеть, уставиться на собственные ботинки, а потом лживо промямлить: «Нет». К этому моменту мне в любом случае не оставалось ничего иного, как развеять все его сомнения и без обиняков объявить, что картина его – сущий трэш.

Беда в том, что подсознательно я ощущал себя Кеннетом Кларком. В отрочестве я зачарованно смотрел эпохальный телесериал «Цивилизация», в котором Кларк на протяжении двенадцати серий, настоящих шедевров теледокументалистики, разворачивал перед зрителем величественную панораму самых прекрасных творений человечества. Обладающий глубочайшими познаниями и аристократическими манерами, Кларк стал моей ролевой моделью. Все это было бы уместно, если бы обыватели, допустим Рочдейла, приносили мне для экспертной оценки выполненные маслом эскизы Тьеполо и рисунки Перино дель Ваги. Но мне из раза в раз несли олеографии Лендсира, щедро перемежавшиеся репродукциями «Мыльных пузырей» Милле, меж которыми нет-нет да и обнаруживалась литография Уильяма Рассела Флинта. Я несколько приуныл.

Автор в одном из эпизодов передачи пытается деликатно сообщить владелице картины дурные вести

В сущности, не мне одному никак не удавалось расшевелить британскую публику. Она доводила до изнеможения и продюсера. Обыватели ужасно боялись обнаружить хоть какие-то чувства и немели от страха при виде камеры. Втайне продюсер рассчитывал, что кто-нибудь из них потеряет сознание или громко вскрикнет, а у кого-нибудь, может быть, даже случится небольшой сердечный приступ, когда ему скажут, сколько на самом деле стоит его картина: это сказочно повысило бы рейтинг шоу. Помню один случай: мне довелось общаться с человеком, не скрывавшим своих чувств; любопытно, что он был не британцем, а американцем. Когда я сказал ему, что его акварель кисти Фудзиты стоит пятьдесят тысяч фунтов, он обернулся к маленькой пожилой даме в толпе зрителей и спросил: «Ну что, теперь выйдешь за меня?» Однако боюсь, что я производил впечатление ничуть не менее скучное, чем участники передачи. Я не умею вести себя естественно перед камерой: кого-то судьба наделила этим даром, а меня, увы, нет. Со стороны Би-би-си было весьма великодушно терпеть меня столь долго, в общей сложности двадцать пять лет.

Постепенно я стал наслаждаться атмосферой реалити-шоу: ну где еще, скажите на милость, торговля антиквариатом может встретиться с торговлей подержанными машинами, а утонченный арт-эксперт – как ни в чем не бывало разговориться с хозяином гаража, явно не брезгующим темными делишками? Как-то раз торговец запчастями из Олдема принес мне сомнительного Л. С. Лаури, которого принял у клиента в счет платы за ремонт машины. Пришлось сообщить, что «международный рынок не сочтет картину подлинной».

– Значит, это подделка?

Я нахмурился. Мне показалось, что употребления этого слова в телепрограммах без возрастных ограничений «шестнадцать плюс» следует избегать.

– Боюсь, ее не признают подлинной.

Он на мгновение погрустнел, но тут же заулыбался снова. Очевидно, отремонтированный бампер долго не продержится. Еще помню, как меня обрадовало знакомство с бывшим заключенным, который поведал мне о том, что непревзойденной популярностью среди всех телепередач в тюрьме «Вёрмвуд Скрабс», где он отбывал год за торговлю крадеными машинами, пользовался именно «Антиквариат: реалити-шоу».

Участие в реалити-шоу приносило некоторую известность, вас неизбежно начинали узнавать на улице, по крайней мере, иногда в барах окликали незнакомцы и спрашивали: «Простите, я нигде не мог вас видеть?» Нескольким экспертам это вскружило головы, и у них стали появляться привычки оперных примадонн – например, дарить шоколадные конфеты визажистке, чтобы она с особым тщанием наложила макияж. Один из моих коллег, когда таксист попросил его подписать счет, не удержался и подмахнул: «С наилучшими пожеланиями». Мы получали письма от поклонников передачи, втайне хранили их и подсчитывали, у кого больше. Как-то раз мне прислал письмо телезритель из Барнета. Он говорил, что записал мое выступление на прошлой неделе и просмотрел двенадцать раз. Скрупулезно проанализировав отснятый материал, он убедился в том, что, разглагольствуя о викторианской акварели, приписываемой Биркету Фостеру, я мастурбировал. С тех пор я зарекся держать руку в кармане во время съемок.

По мере того как программа обретала популярность, публика, обращавшаяся к экспертам, воспринимала собственные «сокровища» все с бóльшим воодушевлением. Эксперты были вынуждены разработать и новые клише: теперь они преподносили участникам не столько приятные сюрпризы, сколько, по возможности деликатно, дурные вести. «Ценная ли она? Боюсь, что не очень, но все равно очень милая. Возьмите ее домой, смотрите на нее и радуйтесь». Однажды помощь пришла мне, откуда я и не ждал. В одном городке на передачу явилось столько желающих, зал, где проводилась экспертиза, был так переполнен, что за порядком пришлось следить местной полиции. Один офицер расположился у меня за спиной – я в это время давал экспертную оценку – и принялся бесстыдно подслушивать. Я пытался как-то донести до симпатичной дамы, владелицы посредственного пейзажа нориджской школы, что впечатляющая подпись на нем – поддельная. В это мгновение вмешался полицейский. «Зато я, мадам, – восторженно объявил он, – настоящий констебль» [54].