Филип Хук - Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я

Сегодня существует ряд инвестиционных фондов, с бóльшим или меньшим успехом помещающих средства вкладчиков в предметы искусства. Подобным фондам приходится бороться с обстоятельствами, так или иначе угрожающими их имиджу. Во-первых, вложения в картины или скульптуры редко окупаются, если их довольно долго, как минимум пять, а то и десять лет, прежде чем выставить на продажу, не держат в резерве. Во-вторых, на первом этапе произведения искусства совершенно не приносят прибыли, а требуют одних расходов: на страхование, хранение, реставрацию и т. д. Это тоже не радует. И наконец, инвесторы лишены тех радостей, которые искусство уготовило коллекционерам: эстетических дивидендов, возможности каждый день восторженно, испытывая едва ли эротическое наслаждение, созерцать шедевры.

Классический пример подобного фонда, изучаемый историками экономики во всем мире, – это Пенсионный фонд Британских железных дорог. В конце семидесятых, когда инфляция росла, а рынки ценных бумаг были ненадежными, его главы приняли рискованное решение – вложить часть активов в рынок предметов искусства. Это был нестандартный шаг, едва ли не акт отчаяния. Видимо, они считали, что им нечего терять. И вложили не более двух целых девяти десятых процента активов в самые разные произведения искусства, от картин старых мастеров до древностей. С некой старомодной чопорностью они исключили из своего списка только современное искусство, впрочем, возможно, поступив благоразумно. В конце восьмидесятых они стали постепенно продавать свои приобретения, получая прибыль от арт-бума, который пришелся как раз на эти годы. Распродав все фонды, они превратили изначальное вложение в размере сорока миллионов фунтов в прибыль в объеме ста шестидесяти восьми миллионов. Нестандартный финансовый шаг оправдал себя. Однако произведения искусства разных эпох и стилей продавались совершенно по-разному. Нетрудно догадаться, что самой прибыльной статьей их вложений были импрессионисты, на которых изначально было потрачено три миллиона сто тысяч: в 1989 году на одних особенно удачных торгах они принесли Фонду умопомрачительные тридцать три миллиона. Торжествовал и «Сотби», в свое время консультировавший железнодорожников и посоветовавший им купить импрессионистов. Я могу говорить об этом абсолютно непредубежденно, поскольку сам в ту пору работал на «Кристи».

Цена картины за десятилетие возросла с 220 000 до 6 100 000 фунтов. (Клод Моне. Церковь Санта-Мария делла Салюте, Венеция. Холст, масло. 1908)

Приведу лишь два примера картин импрессионистов в собственности Пенсионного фонда Британских железных дорог: вот весьма романтичный Ренуар, купленный в 1976 году за шестьсот восемьдесят тысяч фунтов, проданный в 1989 году за девять миллионов четыреста тысяч и ныне находящийся в Музее Гетти. Еще более поразительна судьба венецианского вида кисти Моне: он был приобретен за каких-то двести двадцать тысяч в 1979 году и продан за шесть миллионов сто тысяч в 1989 году. Здесь мне приходится на минуту остановиться: я мысленно истекаю слюной. Повторять и повторять цены, достигшие за короткий промежуток времени головокружительных высот, – это какое-то непристойное занятие, что-то вроде наркомании. Сколь радужные открывались перспективы! Какие финансовые чудеса еще возможны! Если бы Фонд вложил весь капитал в первоклассные картины импрессионистов, немалое число железнодорожных носильщиков на пенсии жили бы сейчас в собственных виллах на юге Франции.

Не так давно один японский коллекционер решил выставить свое собрание импрессионистов и современной живописи на международном аукционе. Он проконсультировался у экспертов и «Кристи», и «Сотби», а результатом стало их неизбежное соперничество. Оба аукционных дома прислали коллекционеру прекрасно подготовленный проект договора, убедительно доказывающий, что именно он, «Кристи» («Сотби»), в высочайшей степени обладает всеми качествами, необходимыми для того, чтобы продать собрание, а также содержащий примерные финальные цены каждой картины и кратко излагающий маркетинговые планы, которые он намерен осуществить. Кроме того, оба проекта договора превозносили уникальный опыт, знания и энтузиазм «Кристи» («Сотби»), а также необычайно выгодные для клиента условия сделки. В документах не было недостатка ни в графиках и секторных диаграммах, ни в лирических описаниях самих картин. Проблема заключалась лишь в том, что они были почти неотличимы. Даже лично побеседовав с представителями каждого аукционного дома, коллекционер не мог выбрать.

В итоге он принял абсолютно иррациональное, неисповедимо восточное решение. «Пусть распорядится судьба!» – сказал он. Он пригласил к себе в офис директоров японских филиалов «Кристи» и «Сотби» и предложил им сыграть в «камень, ножницы, бумагу». Состязание закончилось быстро. Победил «Кристи», получивший право продать коллекцию, а в перспективе – и немалые комиссионные.

В штаб-квартире «Сотби» тем временем ломали руки и безутешно спрашивали себя, что же они сделали не так. Какой урок можно было извлечь из этой ситуации? Очевидно, отныне обучение любого руководящего сотрудника должно включать тщательно продуманный, обязательный для посещения курс азартных игр. Однако иные выводы не напрашивались. Элемент случайности присутствует в любом человеческом общении, даже в создании картин [см. главу II «Абстрактное искусство»].

Иногда этот элемент случайности проявляется в капризе импульсивного покупателя. Бывает, что двое участников аукциона во что бы то ни стало хотят приобрести один и тот же лот и вступают в состязание друг с другом. (Хорошо, если оба они сказочно богаты.) Помню, как пейзаж Моне, изображающий японский мостик в его саду в Живерни, был продан за девятнадцать миллионов фунтов, потому что один покупатель никак не хотел уступать другому. Их соперничество превратилось в выяснение, кто богаче. Но если бы один из них проснулся в то утро, скажем, с похмелья, мучимый головной болью, и послал бы аукцион ко всем чертям, то вполне приемлемой ценой Моне оказались бы восемь миллионов фунтов, с которых они и начали свое состязание.

Деньги могут по-разному, причем весьма любопытно, соприкасаться с искусством, в том числе влиять на климат рынка например.

Искусство далеко не всегда ведет себя подобно другим финансовым рынкам. Акции могут падать в цене, а картины расти. В финансовую засуху 2009 года спрос на высокое искусство действительно вырос, так как публика осознала, что вкладывать деньги в уникальные ценные предметы искусства выгоднее, чем хранить их в банках. Единственное, что важно учитывать на арт-рынке, – это процентная ставка. Пока она низкая, картины и скульптуры как объект вложения капитала чрезвычайно привлекательны. Но как только она начинает расти, цены падают. Никто уже не хочет тратить деньги на предметы искусства. Самый последний пример подобной зависимости – финансовая депрессия начала девяностых, когда процентные ставки поднялись вдвое. Арт-дилеры, достаточно взрослые, чтобы помнить эти годы, не могут без слез говорить о вызванной удвоением процентных ставок стагнации рынка.