Алессандро Надзари - MCM

Буат больше не были нартексами за мистической рекой, не приоткрывали двери в новые миры, поэтому прохвостам пришлось возводить эрзацы. Естественным образом сделался популярным загробный, как это называют баварцы, der Kitsch. «Le ciel», «Cabaret du diable», «Cabaret du nêant» — китч неба, дьявола и небытия. Упиться и забыться. Впрочем, «Кабаре небытия» было верно себе и клиентуре от и до; его легенда поддерживалась вовлечением посетителя в труппу, хоть и на правах статиста. «Принимайте трупы!» — встречали на входе в череду подвальных зал-склепов. «О, как смердят!» — демонстративно обнюхивая, провожали туда же. Как только посетители в полутьме чёрных свечей и траурного же сукна находили пустой гроб — ой, то есть стол, но в его же форме, — на него опускались, подобно молоткам, вбивающим гвозди в крышку, кружки с пойлом. «Отравляйтесь, это плевки чахоточных», — желал приятного аппетита официант-гробовщик, шмыгавший меж скелетов и сочетаний останков, заменяющих кадки с зеленью и некоторые предметы декора вроде канделябров и вешалок. Сорта пива «холера» и «чума» разжижали преграду зрительского недоверия — и позволяли устроителям сего аттракциона перейти к следующей фазе. С помощью довольно простых и действенных оптических трюков и при весьма грамотном использовании планировки помещений удавалось вызвать к проявлению духов, паривших над сценой и под потолком, а также любому желающему подвергнуться полному разложению до скелета и обратно без каких-либо физических последствий, чему способствовали белый саван на свежем трупе-добровольце и повёрнутое на 45° стекло перед ним. И, разумеется, всё под обязательный хохот-смертоборец, делающий всех соучастниками, а также гимны-шансонетки, производящими всех в неофиты и мистагоги, без которых немыслим ни один культ, считающий себя проводником Истинного.

За ваши деньги — любые капризы. Только, на случай чего, не забудьте приберечь пару оболов настоящему Харону: тот же Бульвар преступлений хоть и был уже преступно предсказуемым — но за поддержание определённого качества и был ценим, — однако бедность, каковая встречается за уводящими от него поворотами, порождает уличное насилие. И отчего преступников не выставляют в человеческих зоопарках, почему бы не сделать — прямо так, в черте города — заповедник, где они бы грабили, убивали, насиловали друг недруга на потеху и нотацию публике, взирающей на них с ограждённых мостков и из-за хитрых стёкол, скрывающих зрителя. К чему их прятать по тюрьмам и разделять по камерам, если они и так только и ждут, чтобы, сотворив непотребное, вернуться в свои норы? Нет, их оттуда нужно выкуривать и оставлять на свету. В единую армию они всё равно не собьются: не хватит ни ума, ни воли — в том числе пойти против своей натуры, — а если и да, то всегда можно поднявших бунт придавить и раскидать бомбой. Идея паноптикума основана на незнании и механическом разделении, идея такого криминопарка — на знании и разделении естественном.

Мартин понял, что хмельно рассуждает вслух, а последние фразы явно привлекли лишнее внимание, но не запаниковал, а спокойно откашлялся и пригубил чего-то градусов эдак под пятнадцать. Ленивые доносчики, какие захаживали сюда, уже давно примелькались, и о них сразу предупреждали жестами, если не спроваживали. Кроме того, Мартину нужно было подтолкнуть Генри, слегка подзабывшего об уговоре, чтобы тот начал наконец-то закидывать удочку и искать выход на каких-нибудь чудиков. Может, потому территорией экспедиции и был выбран Холм. Может, он это и так делал, незаметно для всех посторонних, включая друга, которого тем самым стремился обезопасить от возможных и без того возникающих нежелательных взглядов. Но всё же вряд ли, скорее, эти измышления были вызваны сентиментальным алкогольным порывом. И потом, Генри сам виноват, ведь когда они первый раз пришли в это заведение, произошёл следующий диалог:

— Ещё одно место, где можно говорить два непечатных слова на «б»?

— И даже заказать два других! А вот и одно из них, — то была свободных нравов девушка, подрабатывавшая на раздаче харчей. Она-то и стала тем клеем, который присовокупил Мартина и Генри к остальной заседавшей — да и залежавшейся, прямо скажем, — братии. Впрочем, разговор с ней был весьма необременителен, хоть и полон пустой светскости местного пошиба. Была ли она, с учётом её вопросов, информатором? Нет, памяти ей явно хватало лишь на подсчёт сантимов — долги во франках были прерогативой хозяина пивной-сводной. Гетера просто любила звук голоса Генри и надеялась продолжить разговор уже наедине с ним и его мошной. Тут Мартин то ли хохотнул, то ли кашлянул и подкрасился в лице пунцовым от двусмысленности.

— Так как это ты, Анри, познакомился с тем зардевшимся мальчиком?

— Ты только не смейся… ну вот, ты уже, но я всё равно расскажу. Знаешь, что такое Гранд-тур? Нет? Есть такая забава, перекочевавшая от аристократии к более-менее крепким семействам: отправлять юнцов в турне по Европе. Ну, там, обязательные для культурного обогащения города и регионы, а кому и языковая практика.

— Как старомодно. Погоди, Анри, так ты из благородных?

— Ты не представляешь, насколько старомодно и утомительно в организационном смысле, — проигнорировал он вопрос, — ладно хоть с поездами быстрее выходит. И потом, если бы не это, я бы здесь не осел.

— Да, ты бы здесь не осёл! — проснулся за соседним столом какой-то шляпник.

— Ой, ну вот, — надула губки противоположность барменши из «Фоли-Бержер» в исполнении Сюзон и Эдуарда.

— Да, так что, может, звучит и пафосно, зато теперь я могу шлёпнуть и ущипнуть самую милую девушку в округе, — последовали визг и смех.

— Но нашего молчуна-то ты как встретил?

— А, да мы с ним на одном пароходе из Дувра плыли. Сначала даже взглядами старались не пересекаться и понятия не имели, что нам по пути. Он считал меня повесой и селадоном, а я его — обыкновенным занудой.

— А оказался занудой необыкновенным? — подал голос обладатель зашитой заячьей губы.

— Он и сейчас такое впечатление производит, — пыталась она втянуть Мартина в разговор, но тот ещё зрел.

— Он очаровашка, вот увидишь. Так вот, высадились мы у Дюнкерка — вновь соседствуем. Я в Бельгию — и он в Бельгию. Ну, как уж тут было не разговориться, чтобы скоротать время? Но истинный его потенциал я раскрыл в Брюгге. Какую же он мне серию лекций закатил о тамошних местах! Но уж извини, то был эксклюзив, обойдёмся без повторений! — «Главное, умасливай её своим сладкогласьем. Позже можешь даже попробовать монетками выстлать наш маршрут у неё на спине — вполне пригодная замена терапии из Спа». — Знаешь, как я его тогда обозвал? Архитектурный эмпат! Для него «музыка в камне» отнюдь не метафора. Должно быть, какое-то расстройство. — «Нет, ты меня в это не втянешь». — Но забавно то, что мы тогда так и проскочили мимо Франции. Мне-то было без разницы… Спокойно, ребята, спокойно, это тогда мне было без разницы! А вот у него маршрут был весьма даже установленный: германские земли, швейцарские кантоны, Тироль, Ломбардия, Тоскана, Рим. Он пояснял это… Как же там было? А, так пальпирует рыхлую Священную Римскую империю. — «Да она же и половины слов не понимает. Твоё счастье. И моё. Но представь, что начнётся, если ещё и я встряну?» — Мол, изучает эволюцию стиля и особенности связи способа администрирования территорий с архитектурным оформлением самой администрации. Я сам до сих пор слабо понимаю, что это значит, и уже забыл, на кой оно ему нужно. — «Ну что ты всё обо мне да обо мне, давай уже о себе или о ней, а? Кто тут кого наблюдает?» — Уверен, у него уже есть, что сказать и об этом месте. Встречайте овациями, мистер Мартин Вайткроу! — «Барнум чёртов. Так свою репутацию историедобытчика и зарабатываешь, да? Теперь, чтобы не обижать почтенную публику и початые бутылки, надо что-то сказать».