Алессандро Надзари - MCM

В целом же Михаил отметил какой-то летний спад журналистской активности. На фоне всех изданий приятно выделялось, а потому представляло интерес, лишь одно — «République ІІІ». Под игриво-иронизирующим названием объединились представители скептического отношения к происходившему. Умеренно-левые, бывшие в меру республиканцами, в меру социалистами, в меру фритредерами — и всем тем же самым, но уже с подстановкой «недостаточно». В частности привлекла Михаила — вплоть до приобретения полной коллекции номеров — серия развёрнутых репортажей о юношеской преступности в дальних северных округах города, притом лишённая осуждающего и назидательного либо же подзуживающего и поощряющего тона. Нет, некто за простой подписью «Анри» оставил мораль ради понимания. Мудро. И свежо — на фоне того воняющего птичьим рынком галдящего базара, что обычно разводят в прессе по различным провокативным поводам. Автор оставлял выбор за читателем. Он даже не старался прописать различные точки зрения и акцентировать их сообразно ситуации, для него равны были все. Порой он даже слишком подробно и неприкрыто рассказывал о событиях явно криминального характера, от возможных юридических последствий которых участников спасали псевдонимы — да, опять же, как у молодчиков, так и у фликов — и наверняка склеенные вместе эпизоды, не меняющие сути дел, однако не позволяющие чётко идентифицировать описанную историю с полицейскими записями.

Что до последних двух пунктов, то, пожалуй, их следовало отнести к декларативным, а не к эмпирическим и выполнимым. Ну вот какую провокацию мог устроить Михаил? Да так, чтобы сработала по строго определённому вектору? Или же наоборот — нужно что-то максимально расплывчатое, но и впрямь яркое? Что же, подкинуть в одну из газет анонимной донос о том, будто бы экспонаты не находятся в безопасности, и их срисовывают только так? Или лучше сразу в Генеральный комиссариат? Но что это даст? За всё это время больше стычек не было, — а ребята смотрели во все глаза и слушали во все уши. Какова вероятность, что эта, хм, провокатриса откликнется? И захочет ли встретиться? Как в принципе ей адресовать послание?

А четвёртый пункт? Он ровно о том же. Как помыслить о мотивации, неведомой ни логически, ни по обстоятельствам? Система уравнений была бы не против дополниться не известными ранее переменными, но сама их натура оставалась в тени — подобной той, что породила встречу. Может, это и вправду была случайность, и то было свидание не с ним? Нет, не то поведение, не та подготовка, не о том вся она. Может, агент немцев или ещё чей-то из Тройственного союза, а то и мнимых союзников? Спугнули — операция свёрнута. Но что у неё было бы, кроме слов? Не мог же кто-то продвинуться в фотографической аппаратуре настолько, чтобы её было спрятать на бегу, выбросить в миг обнаружения и оставить, будучи уверенным, что её ни за что не опознают как таковую? Нет-нет, Михаил облазил и брюхом вычистил там каждый угол, каждую балку — ничего. Так и невроз выхлопотать себе можно, если его уже нет — со всеми этими снами и силуэтами в области периферического зрения. Нет, его воображение никак не могло подняться ярусом выше.

Всё, что у него было — та безделушка. Для него — безделушка. Хуже было то, что за две недели он так и не смог осуществить задуманное. Не успел и сейчас: подчинённые, ни на минуту не покидавшие его и не дававшие злоупотребить служебным положением — о да, он вновь притащил эту штуку с собой, — уже упаковывали оборудование, распределяли кассеты по кофрам и сворачивали ширмы. И это был официально первый и неофициально последний после «строгого выговора» спуск в павильоны, так что теперь надеяться было практически не на что. Нужно было как-то без посторонних глаз воспользоваться X-лабораторией на «Александре ІІ Освободителе». А ведь он не мог этого сделать, даже когда был на его борту с инспекцией по второму пункту. Впрочем, он не переживал: очередное раскладывание по полочкам и встряхивание с них пыли успокаивали и позволили часам рутины пролететь быстрее.

Члены отряда вышли на открытое пространство — под звёздный сад ночного неба, и то протянуло им ветви свои, дабы закрепили они карабины на себе и орудиях труда своего, и взмыли к нему — прямо к шлюзу норовившего бежать от рассвета «офанима» с матово-чёрным покрытием оболочки, чем-то напоминавшим материал и текстуру ширм. Михаил и капитан судна отдали друг другу честь — больше в знак успешного выполнения миссии, чем в смысле ритуальных обязанностей. Унтер-офицеры принялись втаскивать и закреплять оборудование, а отряд дал себе вольность в одежде: снимал перчатки и маски, расстёгивал пряжки на воротниках.

То же самое попытался сделать и Михаил, но вместо облегчения почувствовал жар от трения. Посмотрев на руки, увидел, что они покраснели. Вроде бы, загорать ему было негде и некогда, и химикаты он на себя совершенно точно не проливал: как он умудрился заработать эритему? Тут же подкатил и приступ тошноты, но списать это на виражи, закладываемые рулевым, было невозможно — тот управлял чрезвычайно умело. Ему срочно нужно было оказаться где-то не здесь — хотя бы мысленно.

До прибытия в д’Отёй было ещё достаточно минут, так что он поднялся с места, перешёл в кормовую часть и предался видам в одном из иллюминаторов. Там… Там был прилив, там бескрайнее море света накатывало мелкими волнами на гальку цинковых крыш, пуская барашков, встречаясь с дымоходами. Сменялась живность: забивалась в норы ночная и пробуждалась наиболее бойкая дневная; моменты их встреч колыхали мнимую плёнку воды, иной раз подкрашивая алым, гуще зари. Сперва оттенками прибрежной растительности, а затем и нежнейшими и теплейшими цветами распускались и наливались нектаром неугасимого пламени купола Сакре-Кёр, Дома Инвалидов и Пантеона, а за ними и остальных церквей и храмов. Трёхсотметровая башня уже купалась в лучах, уже принимала солнечную ванну, будто подпитывала и насыщала ими золотой свой наряд. В ранние утренние часы было в ней что-то от акантов и египетских пальм. Но не тех, которыми обмахивали фараонов, и не тех, что оживали от разлива Нила… Нет, больше — от тех, что веками украшают капители коринфского и египетского ордеров. Тех, что пережили своих создателей и были открыты заново. Тех, что переживают смыслы и значения, но едва ли меняются в функции, пускай, что и символической. Так поддерживай же, поддерживай городскую твердь, дабы та не опрокинулась в безбрежный океан космоса!

И только Павильон русских окраин свету Солнца предпочёл холодный свет звёзд, серебривших его металл, стекавшими каплями растворялся на нём. Дворец мегафункциональности и сверхпрактичности был подобен хвосту кометы и не находил себе места в Двадцати округах. Тощий трубами, он искал пищу, искал, что бы переработать, что бы переварить в топливо для автоматического движения механизмов подле него. Он искал конструкт deus ex machina [25] Бог из машины (лат.) . — в ком-то другом или в себе самом, — который готов был вознести, оторвать от приземлённой жизни, от необходимости мириться с топографией взамен на то, чтобы выпрыснуть соки в атмосферу, из них создать свою твердь и, прикрепившись к ней, избежать неминуемой деградации на почве, не понятой им и не понявшей его.