Оуэн Хазерли - На площади. В поисках общественных пространств постсоветского города

В книге «Реальный урбанизм» я наношу на карту территорию, где пространство, называемое Марком Фишером «капиталистическим реализмом», встречается с пространствами, когда-то занимаемыми «социалистическим реализмом»; фиксирую влияния, оказанные на советские пространства двумя десятилетиями новой нормализации, а также предпринимаю попытку непредвзятого анализа этих демонизированных ландшафтов, в которых зачастую оказывается куда больше красоты и уродства, нежели принято полагать. Речь в книге идет о городах, какие они есть, а не какими нам хотелось бы их видеть. О намеренно деполитизированных пространствах, пропитанных жестоким неравенством, о строгих социальных разграничениях, гнетущей нищете и зачастую чудовищной архитектуре. Я рассматриваю один смысловой уровень за другим, неизбежно натыкаясь на пространственные и физические приметы того, что и здесь был когда-то выбор, а может статься, есть и теперь. Представленная здесь часть этой работы, «На площади», посвящена местам, где в результате успешной социалистической революции родилась советская система. Местам, которые впоследствии стали ритуальными пространствами, где режимы, называвшие себя социалистическими, демонстрировали свою мощь, где в свой черед эти, а иногда и наследовавшие им режимы были низвергнуты и где по-прежнему есть потенциал для формирования чего-то нового.

Все эти невероятные просторы, на которые с непостижимой сегодня расточительностью переведено было столько потенциально прибыльной земли, не являются капиталистическими. Но и социалистическими их назовешь не всегда. Петр Великий, если судить по Невскому проспекту и Дворцовой площади, едва ли утруждал себя рассуждениями о рыночной целесообразности, производственных отношениях или необходимости принимать в расчет интересы землевладельцев, биржевиков или хозяев предприятий. Коммунистом он, конечно, не был. Как не были коммунистическими, в исходном смысле слова, и советские режимы, также пренебрегавшие подобными тонкостями. В то же время фантастическая атмосфера этих пространств обладает очарованием, далеким от хаотичного нагромождения капиталистического ландшафта. По сути, это попытка сконструировать пространство, руководствуясь скорее нуждами людей, нежели выгодой. И какими бы бесчеловечными ни казались итоги этой попытки, они дают нам возможность хотя бы приблизительно разглядеть, как могли бы выглядеть города, если бы деньги не играли определяющей роли. Результаты иногда внушают ужас и действуют как предостережение; однако многие пространства остаются неопределенными местами, допускающими различные толкования, с которыми не вполне понятно, что делать. Как со спорными территориями. Исследование этих территорий сопровождается также подробным географическим справочником по прочим элементам развитого урбанизма, как то: проспекты, здания, исторические реконструкции, постиндустриальные изменения, линия горизонта, сеть общественного транспорта, импровизационная и мемориальная составляющие. В конечном итоге должна сложиться фрагментарная, неоднородная картина фрагментарного, неоднородного ландшафта.

Каждая из описанных здесь площадей обладает специфическими свойствами, каждая является образцом определенной вариации на тему советской площади. Первая – Александерплац – архетипичная советская площадь постсталинского времени, модернистская по стилю и совершенно монументальная по исполнению – в последние годы активно перестраивается. Оттуда мы отправимся на бывшую площадь Дзержинского в украинском Харькове. Это первая спроектированная в СССР главная площадь, что представляет отличную возможность попробовать разобраться в первоначальных замыслах и намерениях новой власти. Затем следует Дефилад в Варшаве – своего рода неудавшаяся площадь: в теории – крупнейшая площадь в ЕС, на деле – полуразвалившаяся парковка. Далее – бывшая площадь Революции в Любляне, представляющая внеблоковый социалистический урбанизм, затем следует попытка создания эдакого Gemeinschaft (сообщества) в небольшом городке Лодзь; а так же как будто застывшая в ожидании чего-то площадь посреди обширного Силезского индустриального района. Темная сторона представлена неуклонно ослабляемой и лишаемой самобытности площадью в Киеве и тем местом в Москве, что после бравых усилий по оптимизации дорожного движения ощущается как невнятный довесок магистрали. Закончим мы на Потсдамерплац, которая сменила акценты и сам принцип устройства площади и создавалась с очевидным намерением дистанцироваться от Александерплатц и ей подобных. Исследование показывает площадь во всей ее архитектурной и общественной многозначности. Все перечисленные пространства роднят размер и социалистическое происхождение, однако весьма заметные различия в структуре и не менее значимые – в истории наводят на мысль, что мы сильно поспешили махнуть на них рукой.

Поскольку осваивать эту территорию я пришел с северо-запада Европы – родины «нормальности» и того самого либерализма – настоящий текст представляет точку зрения совершенно и непоправимо стороннего наблюдателя. Я не говорю на языках, не могу прочитать даже вывеску, единственные доступные мне сведения черпаю в переводных источниках, и без посторонней помощи способен лишь купить себе выпивку и жетон на метро. И работа эта никогда не увидела бы свет без Агаты Рыжик, без ее участия, помощи с переводом, мнений и доводов. За это ей моя любовь и благодарность. Если же в тексте обнаружатся какие-либо ошибки или содержание заденет чьи-то чувства, то Агата за это не в ответе.

Если и есть в Европе архетипическая советская площадь, это, вероятнее всего, Александерплац. Остальные претенденты являются скорее продолжением проспектов, нежели самостоятельными площадями, либо имеют дореволюционное происхождение (Красная площадь – самый очевидный пример). Начав с эталона, мы сможем проследить степень его родства с другими пространствами, и определить, насколько последний пример отстоит от исходного.

Благодаря роману Альфреда Дёблина и телесериалу Фассбиндера, «Берлин Александерплатц» известнее своего физического прототипа. При том, что между образом и прототипом нет практически ничего общего. Пространство, о котором писал Дёблин в 1928 году, позднее было стерто с лица земли, а к 1980-му, когда Фассбиндер снимал свой сериал, изменилось настолько, что натурные съемки были просто немыслимы. На экране интерьеры обшарпанных съемных комнат в печально известных берлинских Mietskaseme (домов-казарм) перемежаются с выложенными плиткой станциями метро, где бродят агитаторы от фашистов и коммунистов, а на стенах висят палимпсесты политических плакатов. Неоновые вывески за окнами – это весь «Алекс», который мы видим, тем более поражает картина, созданная в отсутствие оригинала. Само название для английского уха определенного настроя звучит неизъяснимо романтично. И пусть ландшафт даже отдаленно не напоминает пространство, населенное героями Фассбиндера, звучание создает определенную цепочку мыслительных образов. Восточный Берлин. Стена. Холодная война. Пост-панк. Дэвид Боуи, втянув щеки, бродит где-то рядом в длинном пальто. Музыка – электронная, архитектура – модернизм, время года – зима.