Иван Забелин - История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I

Таким образом, каменная твердыня Москвы очень помогла Московскому княжеству устоять против нападений Твери и удержать в своих руках и Великокняжескую власть.

Если все наши летописцы почитали как бы своим долгом упоминать о постройке каменных церквей, находя такие случаи не совсем обыкновенными, то постройка каменного города, как случая в то время редчайшего, должна была произвести в народе большое впечатление именно в пользу Москвы, в пользу ее политического могущества. Каменные стены у самих Москвичей подняли, возвысили чувство независимости и стойкости в борьбе с врагами, укрепили верование в непобедимую силу Московского великого князя, в самом князе укрепили самодержавное направление его отношений к другим князьям; говоря вообще, каменные стены города породили в населении естественное чувство твердой опоры и безопасности, когда вокруг стояла нескончаемая вражда и усобица. Вообще можно сказать, что каменные стены Москвы явились тою славною опорою, которая тотчас же обозначила крутой и прямой поворот к идеям государственного единения, так что через десяток лет это единение достославно выразилось сборищем в Каменной Москве всенародных полков для похода на Куликово Поле. Но еще прежде, в 1375 году, оно не первый раз выразилось тем, что в походе на Тверского князя, как на главного сопротивника Московским целям, собрались под предводительством Московского князя все удельные князья со включением Новгорода; вся Русская земля в ее Московской области восстала на Тверского слушника, крепкого и горячего борца за свои Тверские цели.

Летописец заметил государственное значение каменных стен и в своей книге обозначил его такими словами: «Князь Великий Дмитрий Иванович заложи град Москву камену и начаша делати безпрестани; и всех князей Русских привожаше под свою волю, а которые не повиновахуся воле его, и на тех нача посягати».

Однако чем сильнее становилась Москва, благодаря своим каменным стенам, тем грознее собирались над нею тучи и Русской и Татарской вражды. Небесные знамения сулили ей да и всему народу страшные бедствия. Еще в 1370 г., в год второго Ольгердова нашествия, осенью и зимою, являлись на небе кровавые столпы (северное сияние), все небо являлось кровавым, так что и снег виделся кровавым и люди ходили красные, как кровь, и хоромы представлялись как бы в крови. «Се же проявление, – замечает летописец, – проявляет скорбь великую и хотящу быть ратных нашествие и кровопролитие и междуусобныя брани, еже и бысть». А летом 1371 г. проявилось знамение в солнце: «явились на нем места чорны, аки гвозди, и почти два месяца стояла по земле великая непроглядная мгла, нельзя было и за две сажени видеть человека в лицо; птицы не видели летать, ударялись о головы людей, падали на землю и ходили только по земле; звери, не видя свету, ходили по селам и по городам, мешаясь с людьми, медведи, волки, лисицы и пр. звери. Сухмень был необычайный, зной, жар; хлеб и трава погорело, озера и болота пересохли, леса и боры и высохшия болота горели, настал голод велий».

Во все семидесятые годы мало-помалу скоплялась великая гроза Мамаева и разразилась его нашествием в 1380 году. В это время Москва впервые явилась уже не княжеством, а самым Государством, успевши на общее дело собрать народ на Куликово Поле, где Татарской Орде впервые дан был богатырский отпор. Однако такая борьба с Татарами была еще не под силу разрозненной Русской Земле. Татарин Мамай побежал с Куликова Поля без оглядки и погиб; но на его место появился новый Татарин – Тохтамыш. Он появился мстителем за разгром Орды, так как Мамаева дружина, перешедшая к нему на службу, не могла забыть своего бесславного поражения на Куликовом Поле и повела нового Мамая к Москве, чтобы улусника, Московского князя Дмитрия, как следует поустрашить и наказать за его враждебный подвиг против Орды. Тохтамьш все-таки побаивался Московской силы и именно того единения, с которым Москва стала на Куликовом Поле. Теперь этого единения уже не было. Услыхавши поход Тохтамыша, великий князь начал было собирать ратных и хотел идти против врага, но отовсюду встретил в князьях и боярах разньство и распрю, еще же и оскудение воинства. От Мамаева побоища оскудела вся Русская Земля, говорит летописец. Великий князь удалился к Костроме, Владимир Андреевич к Волоку, все-таки для сбора ратных, как всегда бывало в таких случаях.

Москва осталась без руководителя и попечителя, как рассказывает единственный в этом случае летописный свидетель, особая повесть о нашествии Тохтамьша, составленная по-видимому церковником, не знавшим всех настоящих обстоятельств события. В этой повести Москвичи являются глупыми малолетними детьми, чего по здравому рассудку невозможно допустить.

Удаляясь из Москвы, великий князь необходимо должен был устроить осадное положение города и оставить начальство кому-либо из бояр, тем более что в городе оставались, как указывает один летописец, и великая княгиня Евдокия и митрополит Киприан. Повесть главным образом описывает только возмущение черни и совершившееся неизобразимое бедствие, упоминая по именам о погибели двух архимандритов и одного игумена и ни слова не сказывая о том, был ли кто в городе из боярской среды, в качестве ли начальника или в качестве обывателя. Внезапно появляется какой-то внук Ольгерда, Литовский князь Остей, который и устраивает должный порядок среди взволнованного народа. Откуда он появился, по какому случаю стал руководителем обороны, об этом повествователь ничего не знает.

Когда пронеслась страшная весть о походе Тохтамыша, окрестный народ толпами повалил в город за каменные стены, сесть в осаду, как тогда говорили, неся с собою всякое имущество, что кому было дорого. Сбежались в город крестьяне из окрестных волостей, люди иных городов, которых застала у Москвы эта напасть, и свои люди, бояре, сурожане, суконники и прочие купцы, и архимандриты, игумены из монастырей, протопопы и попы от загородных посадских церквей, вообще приходское духовенство, а также и монашество, всякий возраст и пол, и с младенцами.

Затем посады все вокруг города были пожжены, стало все чисто, ни одного тына или бревна не осталось. Это и в Москве и во всех городах всегда делалось, дабы спасти город от примета [55] Примет составлял особый способ приступа при осаде городов, всегда окруженных по обычаю глубоким рвом. Чтобы подойти через ров к стенам города и зажечь его, требовалось соорудить своего рода мост. Когда в 1489 году Московские воеводы осаждали на Вятке город Хлынов, то велели всей рати готовить приступ и примет, каждому человеку по беремени смоль да берест, да на 50 человек по две сажени плетени, и к городу плетени поставляли (Устюж. Летоп. 167). .