Юрий Гоголицын - Величайшие подделки, грабежи и хищения произведений искусства

Старая петербурженка ответила быстро:

«Впервые я узнала о существовании В.И.Шухаева в 1906 (?) году, по окончании Строгановского училища он приехал из Москвы держать экзамен в Академию художеств. Жила я в то время на Васильевском острове, в доме № 7 по Среднему проспекту, а он снял комату с молодым другом-художником в доме напротив.

С раннего утра, лишь забрезжит рассвет, оба они сидели за работой перед большими досками-мольбертами. Жизнь диктует свое, моя старшая сестра — вдова 28–29 лет, познакомилась с ними первой, пригласила друзей на чай. Они стали бывать у нас, подружились со мной — гимназистской и моими подругами — забавными любознательными петербургскими барышнями. Среди них внимание Васи отметило дочь Лидии Николаевны Фигнер, племянницы знаменитой революционерки Веры Фигнер и певца Мариинского театра Николая Николаевича Фигнера — Татьяну Карпинскую. Она прекрасно пела, танцевала, много времени посвящала занятиям историей искусства. Поступив в Академию, Шухаев стал бывать у нас почти каждый день, проводил с нами вечера, сам предложил нам давать уроки рисования.

Богатырски сложенный, неуемный юноша, он притаскивал гипсовые головы-слепки, череп и заставлял нас рисовать их во всех ракурсах, объясняя строение головы.

Четкие и правильные черты лица Татьяны, ее прелестные руки, характерный пронзительный взгляд романтических глаз — вообще вся ее незаурядная внешность притягивала будущего художника постоянно. Даже нашим наброскам он частенько придавал черты ее лица, над чем мы все вместе подшучивали.

Если память не изменяет мне, портрет писался в 1908–1910 годы, когда, окончив гимназию, мы уже поступили на Высшие женские Бестужевские курсы. Теперь уже трудно сказать с достоверностью, но Татьяна ходила позировать в мастерскую Академии и достаточно долго, так что труд этот сделался ей даже в тягость.

Считалось, что портрет этот не совсем закончен, в частности, фон, но художник подарил его Татьяне Сергеевне. Все находили Танюшу очень похожей и удивлялись впечатлению современности и музейнос-ти, внушаемым им. Образ молодой женщины в темном романтическом платье с широким белым отложным воротником, напоминающим жабо и кружева на полотнах Ван Дейка, в наших глазах превратился в аллегорию поэзии, в некий символ раздумья.

Помнится, что была в картине какая-то портьера с тяжелыми складками, вытянутая рука держала тонкими пальцами извечное яблоко прародительницы Евы.

Вас, конечно, удивит моя памятливость на детали? Не удивляйтесь, что-то, может быть, я и забыла, но фотография, которую сделал Василий Иванович перед началом работы с Танюши, все время напоминала о прошлом, поднимая со дна старческой памяти события горячей юности. Фотографий было две, одну я выпросила у Шухаева, памятуя наши с ним дружеские отношения, другой владела Таня, передавшая ее дочери Ираиде.

По окончании Бестужевских курсов Тата держала экзамен при Петербургском университете. Темой, которую она выбрала для диплома, были деяния Юлия Цезаря, а если рассматривать ее шире, то речь шла об истории императорского Рима и его культуре. Для этого ей пришлось ездить в Италию, изучать древние памятники.

Ну, что Вам сказать еще об этом времени? О Шухаеве, бывшем тогда веселым студентом и порядочным провинциалом, хотя также и сердцеедом.

Мастерская Кардовского, куда нас ввел Василий Шухаев, состояла из удивительно веселых и бурных характеров. Народ вечно собирался на вечеринки.

Еще гимназистками мы (Татьяна, я и Мария Брик) участвовали с ними в спектакле «Жизнь художника» — пародии на «Жизнь человека» Леонида Андреева. Позднее, по инициативе художников, ими же был поставлен «Балаганчик» А.Блока. Среди «мистиков» была в этом спектакле занята и Танечка Карпинская, замеченная многими театралами-петербуржцами. Кажется, даже они выступали перед самим автором и его друзьями. Только подробности уже не вспомнить.

Да! Я не все рассказала о Татьяне. В 1915 году она вышла замуж за нашего общего знакомого — студента-украинца Стахевича и уехала с ним на Украину.

Профессор М.И.Ростовцев, у которого она занималась классической историей, предлагал ей на своей кафедре ассистентуру, но у Таты в это время рождался уже второй ребенок, и предложение она не приняла.

Позднее, в 1922 году, она все-таки вернулась в Ленинград, преподавала латинский язык в Университете и Медицинском институте, бралась за любую музейную работу, с которой у нее все ладилось.

Хочу добавить. Если портрет, который Вы считаете изображением Татьяны Сергеевны, находится в Ленинграде, я тотчас бы его узнала. Я помню его в квартире Петра Николаевича Фигнера — Таниного дяди, на Екатерингофском проспекте…»

Произошла встреча у портрета — сухой подтянутой женщины, удивительно похожей на изображение матери, и маленькой суетливой старушки — Марии Михайловны, написавшей письмо.

«Когда мы видели у Танюши такое выражение с застывшим взглядом, знали, что она на кого-то сердится…Портрет мне казался менее темным, зеленоватым и более… я бы сказала… южным…»

Ираида Львовна Стахевич обратила внимание спутницы на подпись и дату на холсте: «В.Шухаев. 1913 год».

«Да, да, — растерянно откликнулась петербурженка. — Это более чем странно… В это время Танюша не могла позировать Шухаеву. Мы были друзьями до его отъезда на пенсионство в Италию и потом больше не встречались. Правда… возможно, если художник к нему еще раз возвращался и позднее подписал… А вы, — она обернулась, — не знаете об этом, мог ли он дописывать портрет?»

Мы листали страницы старинного альбома с семейными фотографиями, пока мой взгляд не остановился на фотографии Карпинской в широкополой шляпе и необычном наряде итальянок-горожанок начала столетия. Заметив мой интерес, Ираида Львовна любезно пояснила: «Это мама в Риме. Некоторое время перед войной 1914 года она там занималась раскопками форума и росписями Помпеи…»

И в истории с датами сразу что-то соединилось… ведь выпускник Академии художеств Василий Шухаев именно в 1914 предвоенном году получил стипендию для совершенствования мастерства в Риме.

Казалось, все факты встали на свои места, но не давала покоя история с появлением портрета на антикварном рынке Ленинграда. Его не было в тбилисской мастерской художника, его не было в коллекции портретируемой. Человек, принесший холст в комиссионный магазин, был явно случайным владельцем произведения.

Через несколько лет Вера Федоровна Шухаева пригласила меня разобрать архивные материалы, а заодно поговорить о жизни бывшего профессора Петербургской Академии художеств. Больше всего меня привлекали репродукции с картин, нигде не воспроизводившихся.