Глеб Васильев - Стакан

К сожалению, иногда человеческий разум спешит бежать впереди промысла Создателя. Так произошло и со мной. Чтобы не впадать повторно в это же греховодство, расскажу о случившемся по порядку.

Мой отец, известный всем в Иероманополе мастер Сухотруб, был выдающимся строителем. В одиночку он возвел полдюжины крупнейших и красивейших храмов города. Если мой отец в своей жизни и нагрешил, то лишь тем, что больше Создателя любил свою жену. Свидетельством тому было мое появление на свет, а также моих четверых старших братьев и двух младших сестер. В вырытой отцом яме нам всем было не слишком просторно, но и без Священной Книги мы знали, что таким образом Создатель проявляет любовь свою, хранит и преумножает тепло тел наших и укрепляет веру нашу.

Отец любил повторять, что Создатель не посылает человеку испытания, которое он был бы не в силах пройти. И пусть он не был ни монахом, ни мудрецом, я убедился в истинности этих слов. Однажды, водружая на только что построенный храм четырехконечную звезду, символизирующую вездесущность Создателя в земле, воде, воздухе и огне, мастер Сухотруб оступился. Не удержав равновесия, он рухнул вниз с головокружительной высоты, а огромная звезда упала на него сверху. Испытание, которому его подверг Создатель, казалось слишком суровым, но мой отец преодолел его с блеском. Он испустил последний вздох с улыбкой и именем Создателя на устах, и, вне всякого сомнения, в тот же миг вознесся в Священные чертоги, где был вознагражден по заслугам.

Моим братьям Создатель тоже уготовил славную судьбу. Вскоре после вознесения отца, они попали под мчащуюся по улице колесницу. В той колеснице находился не кто-нибудь, а сам Куделфий Окстийский, торопящийся по важному делу. В результате столкновения изломаны и измяты оказались не только тела моих братьев, но и колесница получила серьезный ущерб – чтобы продолжить движение, пришлось полностью заменить оба ее колеса. В этом определенно было провидение. Как стало известно позже, как раз в то время, когда черногрязцы чинили колесницу Его Святейшества, обрушился старинный деревянный мост в центре Иероманополя. Если бы не Сохотрубы, Куделафий Окстийский как пить дать въехал бы на тот мост и упал бы вниз. При этом он мог бы серьезно покалечиться, но, хвала Создателю и доброте его безграничной, этого не произошло.

Оставшись единственным мужчиной в семействе Сухотрубов, я попросил монаха, который в то время пользовался моими услугами, дать мне разрешение продолжить дело отца. Неслыханная дерзость для черногрязца, да к тому же занимающегося чисткой монашеских конюшен – мне и рта не полагалось раскрывать, не то что высказывать просьбы и пожелания. Но Создатель был милостив, и мне позволили заняться строительством храма Всевидения. Результат моего труда – тот храм с изображением всевидящего ока Создателя, который ты видел по дороге сюда, – пришелся по вкусу всем, даже Его Святейшеству Куделафию Окстийскому. Меня, до того никому не известного конюха, стали называть мастером, как моего заслуженного отца. О такой чести я и не мечтал. Сейчас я понимаю, что это было частью испытания, которое Создатель приготовил для меня, но тогда счел такой поворот судьбы за подарок.

Время шло, я успешно создал еще два храма, женился на доброй девушке из соседней ямы, у нас родился сын – продолжатель дела Сухотрубов, думал я. Мы все вместе – мать, сестры, жена и ребенок жили все в той же яме, выкопанной моим родителем. Нам было не так уж просторно, но нехватки тепла мы не испытывали даже в зимнюю стужу.

В один из весенних дней я закладывал фундамент своего четвертого храма, но работу пришлось остановить из-за разразившейся грозы. Небо почернело, как ночью, ливень хлестал с невероятной мощью и яростью, все дороги Иероманополя скрыли стремительные бурлящие потоки глубиной по пояс взрослому человеку. Получив разрешение надзирающего монаха, я покинул строительную площадку и поспешил к родной яме. Однако когда мне наконец удалось преодолеть сшибающие с ног потоки и добраться до нужного места, я не поверил своим глазам. Там, где раньше была яма, в которой и четверым было бы тесно, и в которой мы привыкли жить вшестером, теперь зияла гигантская воронка, до краев заполненная водой. Перекрикивая рев воды, я звал своих родных, но тщетно.

Когда потоп прекратился и паводок сошел, стало видно, что под нашей ямой располагается пещера. Ливень подточил дно ямы, и оно провалилось под землю вместе со всеми, кого я любил. Наверное, они пытались вылезти, но вода размыла края ямы так, что опереться на них было невозможно. Поток увлек в пещеру их всех – мою жену с младенцем, маму и сестер. Они утонули. Все.

Когда я понял, что никому не удалось спастись, меня охватило безумие. Я принялся орать, рвать волосы на голове и колотить себя кулаками в грудь от бессильной злости. Впервые в жизни я усомнился в мудрости Создателя, так как гибель моих родных казалась совершенно бессмысленной, как смерть глупой птицы, нырнувшей в воду вопреки своему назначению. В приступе помутнения, я решил, что это никак не могло быть достойным испытанием, особенно для моего новорожденного сына. Именно тогда я предела свою веру и провалил ниспосланное мне испытание.

На следующий день я продолжил работу над храмом, но все валилось из рук, закладка фундамента застопорилась. Яд сомнения отравил мои мысли и отвратил их от радости труда во славу Создателя. Я мог думать лишь о своей потере и бессмысленности всего сущего. Пусть у меня, как и у любого законопослушного черноземца, не было собственности, но зачем мне были даны семья и любовь? Чтобы в одночасье лишить меня этого и погрузить в пучину скорби и страдания? Так рассуждал я, глядя на ущербный фундамент, который не подошел бы и для конюшни. Вера, прежде служившая мне надежным фундаментом, рухнула и ослабила меня. Единственный выход из ловушки бессмысленности я видел в побеге от всего – от работы, воспоминаний, Иеороманополя и собственного тела. Убить самого себя – вот, что я решил сделать.

Дождавшись, когда надзирающий монах отправится обедать, я прямо на строительной площадке на скорую руку соорудил из трех бревен арку, а под ней установил каменный блок. Затем я взял веревку попрочнее, закрепил один ее конец на перекладине арки, а на втором сделал петлю со скользящим узлом. Просунув голову в петлю, я прыгнул с блока, рассчитывая удавиться. Ослепленный наваждением, я и не подумал, что совершаю тяжкий грех.

Как ты догадываешься, самоубиться мне не удалось. Монах-надзиратель вернулся раньше, чем я предполагал. Он успел вытащить меня из петли, хоть я и сопротивлялся, чего делать черногрязцу никоим образом не положено.

Его Святейшество Куделафий Окстийский пожелал лично выяснить все обстоятельства происшествия и призвал меня на исповедь. Я исповедался, без утайки рассказав обо всех своих мыслях, сомнениях и действиях. Выслушав меня, Куделафий вздохнул и сказал, что крайне опечален моим вероотступничеством и малодушием. Он предложил мне вообразить, что произошло бы с Иеропанополем, если бы жизни себя лишал всякий, кому случилось столкнуться с какими либо неудобствами на пути, прочерченном для него Создателем. Я представил себе эту картину и ужаснулся – все люди на ней были мертвы. Кто-то повесился, другие бросились в пропасть или на вилы, третьи утопились или проглотили горсть ядовитых ягод. И все это было сделано из-за порывов чистого безрассудства, пробужденного холодом, голодом, болезнями и другими невзгодами, служащими лишь для испытания силы веры. О своем жутком видении я тут же поведал Его Святейшеству. Он полностью подтвердил сделанные мною выводы и добавил к ним мудрую мысль: если станут самоубиваться все черногрязцы, кому это взбредет в голову, то некому будет работать в полях и садах, шить одежду, строить дома и храмы. С глубокой грустью Куделафий Окстийски сообщил, что во имя всеобщего блага мой проступок не может остаться безнаказанным, и я подвергнусь публичной экзекуции. С еще большей печалью он сказал, что казнь не будет смертельной, но с максимальной наглядностью продемонстрирует неприемлемость наложения на себя рук. И ведь правда – умерщвление за попытку самоубиения было бы не наказанием, а воплощением плана, задуманного самоубийцей.