Олег Мельник - Книга Тьмы

– Вот пришел в свое время Иисус, – продолжил Алекс, когда я собрался было как-то возразить, – хотел добру научить, в итоге оказался на кресте и превращенным в персонажа пафосных слезоточивых историй. На этих историях впоследствии росли поколения борцов за справедливость и творили таких гадостей, что… Вот тебе и благодарность. Не говоря уже о том, что с тех пор бюрократия стала более совершенной – меня повяжут раньше, чем я успею крикнуть «Свобода!». Так чего рыпаться? И других подведу, и себя под нож подставлю. У нас ведь не кастовая система, бюрократия позволяет обрести свободу, но только самому, если ты докажешь, что достоин. Именно это мы и должны доказать.

– Выглядит цинично, – заметил я. – Вообще-то после нашего разговора по дороге в Ставрополь я зачислил тебя в анархисты. Я думал, власть в любом виде вызывает у тебя неприязнь, а ты согласен плясать под их дудку.

– Я не против руководящих органов, но управлять должны те, кому нечего терять.

– То есть, отчаянные сорвиголовы? – удивился я.

– Почти. Я говорю о тех, кто не станет при мысли о решении какой-то важной задачи думать в первую очередь о своей заднице: как поведут себя его счета в банке, удастся ли продолжить бизнес, на сколько упадет или вырастет в цене недвижимость, не захочется ли бандюганам вырезать всю его семью или сможет ли дорогой сынишка продолжать обучение в Оксфорде. Когда человеку нечего терять, в нем пробуждается мужество. А с мужеством просыпается ответственность. Когда ответственный, мужественный политик сталкивается с проблемой, больше вероятности того, что он с ней справится. А сейчас я вижу только жирных баб в кабинетах мэров и креслах губернаторов. Баба, ясное дело, будет тащить все попавшееся на работе добро к себе в дом. Она не может отвечать за свои слова и поступки, это прерогатива мужчины. Управлять должен лидер, хозяин, мужик. Но предполагаю, в том, что они бабы – это не их вина. Это вина их жен. Жены политиков ведут себя не как женщины, а как истеричные мужики – то есть дофига думают и много чего хотят. Это ломает все общество. Мужику надо пробираться в неизвестное Вперед и не задумываться о тыле – тыл прикрывает его жена. Поэтому политик должен быть либо женат на женственной жене, либо не иметь ничего, чего боялся бы потерять.

Я некоторое время обдумывал его слова, Алекс листал мой блокнот как будто в поисках подходящих текстов. На самом деле он тоже был озадачен своими словами и переваривал какие-то выводы.

– А для анархии общество еще не созрело, – вдруг заявил он.

– Не созрело для того, чтобы делать все, что ему заблагорассудится?

– Нет, общество еще не знает, чего оно хочет. Сейчас оно хочет того, что говорит ему телевизор. А телевизору нужны только деньги.

– Кто же тогда расскажет обществу, чего оно хочет на самом деле? – поинтересовался я.

– Не знаю. Может быть, в этом и состоит уловка – не рассказывать обществу ничего, чтобы оно само нашло то, что ищет. Я думаю, ему нужно хорошенько прогнить для начала, – выдал Алекс, – от верхушек до самых корней.

– Поможет?

– Наверно. Но люди нетерпеливы. Революция предлагает светлые времена прямо здесь и сейчас. Никто не хочет трудиться и ждать. А бюрократия настолько укоренилась не только в социально-творческо-экономической сфере, но и в сознании человечества, что попытка ее вырвать без анестезии погубит всю цивилизацию от болевого шока.

– Что это за анестезия? – заинтересовался я.

– Не знаю… – Алекс задумался. – Наверно, пропаганда.

Разговаривая с Алексом, я сожалел о том, что не мог проверить его слова у Тьмы. Сколько в них правды и можно ли ему верить? Ведь он выражает только свою точку зрения, а как дела обстоят в действительности?

Иногда во время беседы я мысленно задавал Ей вопросы в слабой надежде получить ответ. Но Та, как известно, молчала. Вернее, молчать Она не могла, Тьма открыта любому тянущемуся к Ней разуму, только вот различать Ее ответы среди нагромождения посторонних шумов я уже не мог. Я так же сожалел и о том, что в свое время не успел пообщаться с Ней на интересующие меня сегодня темы – в те времена, когда связь с Тьмой была еще прочна, меня занимали далекие от политики предметы. Да и те полученные знания, не найдя применения на практике, благополучно забылись.

– Эй, голубки, долго еще там в уголочке ворковать собираетесь? – донеслось до меня.

Увлеченный разговором, я совершенно забыл о других участниках коллектива, все это время занимавшихся творческим издевательством над инструментами. Гитаристы и барабанщик, видимо, только что вернулись с перекура и застали меня с Алексом все на то же междусобойчике.

– Что-то мы и правда засиделись, – пробормотал Алекс, глядя на часы. – Скоро администрация приползет, а мы еще не пошумели толком.

Работа в магазине все больше раздражала меня. И даже не оттого, что коллегами на восемьдесят процентов являлись женщины, а это значит, что наш коллектив постоянно варился в бульоне зависти, сплетен, интриг и скандалов.

Меня бесили клиенты: капризные, высокомерные или не знающие чего хотят. Бесило начальство, потому что я отчего-то всегда чувствовал себя виноватым перед ними. Бесили коллеги, ибо принимали свою роль прислуги как должное. Казалось, им доставляло мазохистское удовольствие следовать за покупателями вдоль стеллажей с музыкальными и кинематографическими дисками, домогаясь к клиентам бестактными вопросами типа «вам помочь?» или «вы что-то конкретно ищете?», на что получали вполне справедливое «сам себе помоги».

Конечно, такая слежка за клиентом со стороны продавца-консультанта не всегда означает желание помочь или подсказать – работник магазина попросту шпионит, дабы хитрый покупатель не прихватил чего лишнего. Такое положение прислуги-надзирателя тоже порядком выводило из себя.

Не говоря уже о том, что в погоне за индивидуальной премией коллеги бросались на покупателя с жадностью нимфоманки, стремясь отбить друг у друга жертву своей страсти. Постороннему наблюдателю такая борьба, конечна, была неизвестна: в торговом зале всегда царила спокойная и дружелюбная атмосфера. Но по ту сторону прилавка грызня за клиентов не прекращалась – каждый продавец имел свою кассу и компьютер (то есть учетную запись в системе), где фиксировались пройденные через продавца платежи. С каждой проданного товара труженик прилавка получал процент.

С волками жить – по-волчьи выть, только на обглоданную кость я не был согласен. Я все глубже и настойчивей уходил в музыку, желая в один прекрасный момент оставить этот прогнивший изнутри магазинчик навсегда.

Вика уходила в прошлое все дальше. За последнее время я почти не вспоминал о Вике, а Судьба заботливо уберегала от встречи с ней. Случались вечера, когда Вика приходила ко мне из туманного небытия, оживляя затухающие с каждым днем воспоминания. Впрочем, за эти воспоминания я держался сильнее, чем за саму Вику – настоящую. Она стала чужой . Я не мог отделаться от соблазна нырнуть вновь, хоть и мысленно, в былые времена радости и прожить их еще разок. Но возвращение на поверхность настоящего всегда сопровождалось болью в груди – будто расплата за только что испытываемые радостные чувства.