Инга Кондратьева - Девятая квартира в антресолях

– Аделаида Аркадьевна просит Вас пройти к ней в кабинет.

– Ах, да! – обращаясь к Полетаеву, подшучивал сам над собой Лева, – Должен же быть соблюден ритуал. Как примадонна может появиться на сцене, только спускаясь по лестнице, так и мы с начальницей должны с легким опозданием войти в двери зала торжественной парой. Я не прощаюсь, Андрей Григорьевич, еще увидимся. Я к Вашим услугам, мадемуазель, ведите!

В кабинете, кроме самой Вершининой, присутствовал еще некий молодой человек. Он стоял, прислонившись спиной к подоконнику, и листал классный журнал, явно пытаясь этим скрыть тревожность или волнение. Он был не то, чтобы полноватый, но как-то весь состоящий из округлых частей: круглый абрис лица, на нем круглые глазки, зрительно увеличенные ободками круглых же очков. Те были, видимо, совсем без диоптрий, а надевались, по всей вероятности для пущей солидности. Завитки кудряшек, слегка намечающийся круглый животик и, замеченные при рукопожатии, ухоженные круглые, как у младенчика, ноготки на каждом пальчике довершали портрет местного учителя художеств. И фамилия не подвела! Начальница представила его:

– Лев Александрович, это Круглов Аполлон Николаевич, наш учитель рисования. Знакомьтесь, господа.

– Вы учились, конечно, позже меня, Аполлон Николаевич. В Москве?

– Нет, простите, в столице. Да еще после посещал педагогические курсы при Академии, а два года назад держал экзамен по методике преподавания рисования в учебных заведениях.

– Аполлон Николаевич у нас только второй год преподает, – уточнила Аделаида Аркадьевна. – А также в женской гимназии.

– И как барышни? Есть успехи? – Лева, видя усердие молодого педагога, старался быть искренне заинтересованным. – Судя по отзывам, Вы ведете преподавание на очень высоком уровне.

– Благодарю! – расплылся в смущенной улыбке Аполлон Николаевич. – Да! Вы знаете, такой прогресс! Очень способные девочки встречаются! – тут Лева невольно улыбнулся, и вовсе не сомнениям в женских дарованиях, как мог подумать его собеседник, а точности определения Полетаева словом «старается». – Но Вы, не думайте, Лев Александрович, что я, так сказать, поставил пределом… Вот! Активно веду переговоры с Сормовской церковно-приходской школой, и, возможно, уже в следующем году там будет введено преподавание черчения и технического рисования, и тогда я… возглавлю.

– Конечно, конечно. Это Вы молодец! – искренне похвалил Лев Александрович. – Очень слабо у нас еще развито художественно-профессиональное обучение. В его, так сказать, самом что ни на есть прикладном значении.

– Ну, что, господа, если все готовы, то может, проследуем уже в зал? – прервала их беседу Вершинина.

– Да, да, я поспешу, – засуетился Круглов. – Надо уже выставлять композицию для экзаменуемых. Ну, как мы решили, Аделаида Аркадьевна? Двадцать минут на запоминание?

– Четверть часа, Аполлон Николаевич. Кто способен – тем достаточно.

Круглов вздохнул, откланялся и убежал. Лева воспользовался моментом задать пару уточняющих вопросов начальнице:

– Скажите, а во время экзамена я могу делать зарисовки?

– Да, конечно, Лев Александрович, ведите себя вольно. В этом есть даже некий профессиональный колорит. У нас только не принято ходить по аудитории, но это не касается преподавателя – он может подойти по просьбе ученицы, заменить, например, испорченный лист или сломавшийся карандаш. Вот девочкам перемещаться запрещено. А любые переговоры, если возникнет такая необходимость, прошу вести в полголоса, дабы не сбивать испытуемых.

– Спасибо, все усвоил. Можем приступать.

***

С легким волнением вошел Лева в распахнутые двери зала. Там уже наступила торжественная тишина и институтки встали из-за своих пюпитров, приветствуя вошедших. Начальница Института и ее приглашенный гость проследовали к «главным» креслам. Вершинина дала знак и все сели, кроме нее.

– Дамы и господа! Медам! Решением педагогического совета, в связи с тем, что успехи класса превзошли средние показатели, сегодняшнее испытание будет немного усложнено. Это будет карандашный рисунок, но не с натуры, а по памяти. Ученицам дается четверть часа на запоминание композиции и два часа на ее воплощение на бумаге. Перед началом экзамена напутственные слова произнесет Лев Александрович Борцов, помощник архитектора Нижегородской ярмарки, человек известных художественных дарований и способностей. Прошу Вас.

Лева встал. Девочки были рассажены к публике в пол-оборота, так были расставлены их рабочие места, чтобы свет из окон падал под левую руку. Они снова встали по сигналу своей maman и ждали его выступления.

– Милые барышни! – не совсем правильно начал Лев Александрович, – Существует ошибочное, на мой взгляд, мнение, что для рисования нужны особые способности и талант. Как будто не нужны они для всех остальных занятий. Любые умения можно тренировать и совершенствовать. Ваши учителя все эти годы старались развить в вас и чисто технические способности, чтобы рука не боялась кисти, грифеля или карандаша, а затем и творческие навыки переноса реального или придуманного изображения на бумагу, – вырулил Лева на нужный курс. – Потому что мысленно «рисовать» умеет каждый. Собираясь на бал, каждая из вас прекрасно понимает какие именно ленты ей необходимо приобрести, потому что хорошо представляет себя в платье того цвета и фасона, которое будет на ней во время танца. – Оживление и улыбки возникли как среди учениц, так и среди публики, потому что образ, выбранный для примера, был очень ко времени. – Это и есть внутренний, мысленный «рисунок», фантазия. Практика рисования дает вам тренировку таких видов умственной деятельности, как память и воображение. А это пригодится в жизни каждой из вас, потому что прежде, чем что-то создать или найти, вам необходимо это представить. Желаю вам успехов и в сегодняшнем испытании, и во всех творческих проявлениях на протяжении всей жизни. Удачи!

«Уф!» – чуть было не сказал вслух Лева, плюхаясь в кресло. Круглов, сидящий по левую от него руку, шептал ему на ухо:

– Ах, как Вы это своевременно про память-то и воображение. Прямо в точку! – И уже громко, на весь зал: – Медам! Время пошло, можете приступать. Прошу не делать зарисовок во время запоминания, карандаши будет позволено использовать только после того, как композицию унесут.

И только сейчас Лев Александрович обратил внимание на ту самую «композицию». Он в недоумении посмотрел на Круглова, и тот тут же густо покрылся пунцовым колером. В зале сейчас стояла абсолютная тишина, и нарушать ее вопросом Лева пока не рискнул, но потребность разъяснений в его глазах от этого не исчезла. На том столе, что пустовал, когда Борцова позвали в кабинет начальницы, громоздилась теперь куча никак не сочетаемых между собой предметов. Как будто здесь собрали вообще все существующие наглядные пособия сразу. Ни к «композиции», ни вообще к художественному единству это скопище не имело никакого отношения. Справа, на фоне общей драпировки, на заднем плане уверенно замерла на широком дне приземистая глиняная крынка. Рядом с ней ютились подобные ей кружки – одна стояла чуть впереди, вторая зияла темным нутром, завалившись на бок. Если б это было всё, то и бог с ним. Но! Весь левый фланг занимали учебные геометрические тела: на кубе балансировал шар, за ними возвышался конус, и три цилиндра различных высот и диаметров укомплектовывали это деревянное войско. Но и это ещё не всё! Самый крупный предмет был выдвинут на передний план и им оказался стеклянный кувшин на две трети заполненный водой. Ап! Довершали всё это «торжество вкуса и гармонии» настоящие, не муляжные яблоко и луковица.