Александр Гордеев - Молодой Бояркин

драках с блатными волосатиками, которых он бил так, "что только гитара бренчала". И здесь

вокруг него сразу собрались ребятишки. На него, начавшего выделывать выкрутасы на

перекладине, стали с завистью оглядываться доминошники, устроившиеся под грибком.

– А ну-ка, теперь ты попробуй, – спрыгнув, сказал Никита Артемьевич.

– Пока воздержусь, – с улыбкой, признающей дядино превосходство, ответил

Николай.

Никита Артемьевич сделал еще три захода и, хлопнув племянника по плечу,

направился в подъезд. Николай был счастлив от этого хлопка.

– Будешь жить у меня, – сказал дядя перед сном, – до службы поучишься в ГПТУ на

электромонтера. После службы попробуешь поступить еще раз.

– Хорошо, – не задумываясь, согласился племянник с этой программой.

Учеба оказалась еще скучней, чем в школе. К тому же в школе был Игорек Крышин и

другие ребята. А со своими теперешними товарищами Бояркин никак не мог сойтись.

Большинству из них тоже надо было протянуть до армии. После занятий они бесследно

растворялись в городе, а на уроках трепались или стреляли из резинок. Самые серьезные

подремывали или играли в "морской бой", Бояркин, если было совсем скучно, читал газеты,

для чего в перемены аккуратно складывал их по столбикам и прятал в карманы.

Больше всего ему нравилась эстетика и сама эстетичка – высокая, длинношеяя, с

медно-рыжими волосами. Увидев ее, Николай понял, что женщин можно разделить на тех,

кто умеет ходить и тех, кто не умеет. Говорили, будто у Ольги Михайловны есть муж и сын,

но Бояркину из-за ее походки не хотелось верить, что она может жить так по-человечески

просто, как другие.

Лишь программа эстетики показалась Николаю интересной: музыка, картины, книги,

рассуждения о виденном и слышанном. Однажды Ольга Михайловна посоветовала сходить в

музей на юбилейную выставку местного художника Алексеева.

На выставке Николай стал ходить от картины к картине и смотреть так, как учили. И

вдруг возле одной он словно приклеился. На картине было разваленное сено, на котором,

покуривая трубочку, сидел не кто иной, как один елкинский старик – Пима Танин.

"Заливаешь, как Пима Танин", – говорили в Елкино тому, кому не верили. Но тому, кто не

хотел ехать на сенокос, обещали: "Там будет Пима Танин". Днем Пима работал плохо,

увиливал. Его настоящая работа начиналась вечером у костра, когда он рассказывал смешные

небылицы. Темы подсказывали слушатели, и Пима не отказывался даже от самой

невероятной. Одно условие было у него – чтобы не смеялись. Если смеются, значит, не верят.

А не верят, так и рассказывать незачем.

Обычно слушают его, давятся от смеха, убегают в сторону, чтобы прохохотаться. А

если кто из пацанов соберется хихикнуть, тот тут же получит подзатыльник от кого-нибудь из

взрослых мужиков. Но хохоту после этого подзатыльника бывало еще больше – его уже

ничто не держало, а Пима завернется в телогрейку и заснет. История останется без конца. И

просить бесполезно.

Бояркин тоже бывал на сенокосе, тоже слушал Пиму, и теперь у него захватило дух от

всплывших в памяти запахов костра, сена, конского пота. Он как будто услышал

пощелкивание сучков в костре, хруст влажной, вечерней травы на зубах у коней,

неторопливое размеренное кваканье лягушек на недалеком болоте.

На сене за спиной деда лежал еще парень в красной рубахе. Этот не напоминал

никого. Николай, посмотрев по сторонам, направился было через весь зал к старушке-

смотрительнице, сидящей на стуле, но вернулся и стал приглядываться снова. Вообще-то

Пима Танин курил не трубку, а газетные самокрутки, хотя тут дело художника. Но уж, зато

взгляд-то его хитрющий не спрячешь.

– Вам что, молодой человек? – подойдя, спросила смотрительница, заметив какой-то

особенный его интерес.

– Да так… Дед тут знакомый. Не знаете, в каком месте художник эту картину

нарисовал?

Старушка подошла ближе и некоторое время с интересом разглядывала старика, как

будто проверяя, не знаком ли он ей самой.

– Да кто ж его знает, – ответила она, – у художника и спроси.

– Я? У художника?

– Напиши ему в книгу отзывов. Он ее по утрам просматривает.

Николай сел у маленького столика и стал читать отзывы. Поколебавшись, написал:

"Понравился старик в картине "Минута отдыха". Кажется, я его знаю. Напишите,

пожалуйста, в каком районе и в какой области вы его срисовали".

Потом Бояркин пришел через два дня. Ответа в книге не было. Спросил у знакомой

смотрительницы.

– Пойдем, я покажу его автопортрет, – отчего-то невесело сказала она и пошла в

другой зал.

– Ага, я его уже видел, – сказал Бояркин.

– Это его последний прижизненный портрет…

– Почему прижизненный?

– Вчера ночью Павел Петрович умер…

После этого Бояркин снова обошел все картины. Теперь он смотрел и думал не как

учили, а по-своему. Он думал, что за каждой картиной длительные годы работы. А за всеми

вместе – большая, нужная людям жизнь.

Выйдя из музея, Николай ощутил в себе порыв броситься по набережной и бежать

очень долго. Чувствовать, что уже не можешь, но ни за что не останавливаться… Жить так,

как он, – ходить шажком, дремать и почитывать газетки на уроках – нельзя. Нельзя, потому

что ни мелких шажков, ни дремоты, ни пустых мечтаний после тебя не останется. Вот в чем

дело. "Черт возьми, да почему же я не поступил в школу! – вдруг мучительно пожалел

Бояркин. – Осел, я, осел! Да ведь я же ничто! Меня вовсе нет!"

На другой день после занятий Николай нашел Ольгу Михайловну и сказал ей о смерти

Алексеева. Она уже знала, но ее тронула солидарность ученика, который был, пожалуй,

единственным из всей группы, кто по ее совету побывал в музее.

– Кажется, у тебя в городе нет друзей, – сказала она, – тебе нужен хороший товарищ. Я

поддерживаю связь со студенческим молодежным театром. Там есть интересный парень –

Юрий Косицын. Приходи сегодня на представление, в перерыве познакомлю.

Бояркин пришел. Спектакль был о комсомольцах двадцатых. По программе было

видно, что Ю. Косицын играет главную роль. На сцене он был с кобурой, в кожаной тужурке.

Несмотря на как-то не "по-комсомольски" вздернутую губу, говорил отрывисто и

решительно. К тому же был он студентом последнего курса медицинского института, а не то,

что какой-то пэтэушник… Николай стал бояться знакомства.

В антракте Ольга Михайловна провела Николая за сцену.

– Юрий, – сказал Косицын, протягивая руку Бояркину.

– Пригласи его в гости, – попросила Косицына Ольга Михайловна.

– Завтра воскресенье. Значит, в десять утра, – сказал Косицын и продиктовал адрес.