Чарльз Уилан - Голые деньги

Как бы там ни было, комбинация бурно развивающейся экономики и агрессивных рынков кредитования, без сомнения, может порождать безрассудное поведение, которое со временем приводит к кризису. Напомню: предложение денег в нашей деревне выросло благодаря щедрому урожаю. Затем оно еще увеличилось, поскольку банки начали активнее выдавать кредиты. Цены на землю росли — как из-за более высоких ожиданий жителей деревни в отношении урожая, так и потому, что купить землю в кредит стало намного проще. (Растущая стоимость земли стимулирует заимствования, и наоборот.) Кроме того, любой банк может снизить долю рисовых резервов, скажем с 0,5 до 0,25, высвободив еще больше риса для выдачи в кредит. И это не совсем иррациональный шаг, поскольку фермеры уже собрали хороший урожай и рассчитывают на щедрый урожай в будущем, так что в банк за своими вкладами, скорее всего, поспешат не многие. Известный американский экономист Роберт Солоу писал: «Большие объемы ликвидного капитала, бесцельно болтающиеся по миру, повышают вероятность того, что когда-нибудь этот резервуар переполнится» [110]. Звучит почти как предзнаменование. Если бы эти слова произносились в фильме, зритель должен был бы услышать первые, пока едва различимые звуки зловещей музыки.

Некоторые инвесторы в нашей общине — мало или вовсе не заинтересованные в выращивании риса, — начинают на полученные кредиты покупать землю, рассчитывая выгодно продать ее позже, когда цены подскочат еще выше. (Если бы мы не были такими добрыми, то назвали бы их спекулянтами.) Постепенно земля на окраине деревни, ранее считавшаяся малопродуктивной, растет в цене. (Здесь и далее мы будем называть ее субстандартной, или высокорисковой.) Между тем политические лидеры деревни единодушны во мнении, что у бедных односельчан должен быть более широкий доступ к кредитам для покупки субстандартной земли. Консервативные фермеры, выращивающие рис и живущие в «красной» части деревни, считают это важным элементом своего видения «общества собственников». Фермеры из «синей» части тоже полагают, что беднякам необходимо дать шанс приобрести земельные участки. Слишком уж долго жадные банкиры закрывали это окно возможностей перед теми, кто волею судеб оказался на обочине жизни! Эти «красные» и «синие» политики могут расходиться во взглядах на право фермеров-геев вступать в брак, но абсолютно солидарны в том, что людям с низким доходом нужно выдавать больше кредитов, чтобы и они наконец стали собственниками риса-сырца.

Итак, цены (и долги) неуклонно растут. Фермеры чувствуют себя богаче. Зажиточность становится характерной для деревушки, способствуя развитию разных видов бизнеса, не имеющего никакого отношения к выращиванию риса. Выражаясь образно, народ пустился в пляс — все танцуют, но не какой-то там вальс, а разудалый джиттербаг. Как писал Киндлбергер в книге «Мании, паники и крахи», «во времена маний рост цен на недвижимость, акции или один либо несколько базовых товаров способствует увеличению потребления и инвестиционных расходов, что, в свою очередь, ведет к дальнейшему повышению темпов экономического роста» [111]. Именно это переживали США в 2005 году. И Восточная Азия в начале 1990-х. И Япония в 1980-х. И США в так называемые ревущие 1920-е, когда в стране началось в буквальном смысле повальное увлечение новомодным танцем чарльстоном. Потому что именно так всегда бывает накануне катастрофы.

Тут самое время включить страшную музыку, которая заставляет людей перестать плясать и бежать в банк за своими денежками. И тогда все, что я только что описал, начинает крутиться в обратном направлении. Танцы могут прекратиться из-за плохого урожая, неблагоприятного прогноза погоды или даже слухов о нем. В любом случае они, как правило, останавливаются резко. Что-то вдруг пугает фермеров и банкиров. Алчность превращается в страх, безрассудство — в паранойю. Цены на землю, особенно субстандартную, начинают резко падать. Банки сокращают кредитование, что еще сильнее ударяет по ценам на землю. Некоторые фермеры не могут выплатить кредиты — либо из-за недостаточно большого урожая, либо из-за планов погашать задолженность за счет повышения стоимости земли (а цена, напротив, падает). Непогашенные в срок кредиты создают проблемы для рисовых банков, что побуждает жителей деревни спешить забрать из них как можно больше вкладов. Симпатичный владелец амбара умоляет вкладчиков не забирать весь рис сразу: «Вы совершенно неправильно думаете о нашем банке. Как будто ваш рис хранится у меня в сейфе. Но он не здесь. Он в рисе-сырце Джо… вашего соседа. И в рисе Кеннеди, и в рисе миссис Маклин, и в рисе сотен других людей. Вы одолжили им рис для посадки, а они собираются вернуть вам долг после сбора урожая. И что вы теперь намерены делать? Лишать их права собственности за просроченные долги?»

В итоге рисовые банки так и поступают, продавая землю, выставленную клиентами-должниками в качестве залога, что приводит к дальнейшему падению цен. Банки со слишком большим количеством непогашенных кредитов терпят банкротство. Когда обеспокоенные вкладчики разом спешат забрать обратно весь свой рис, с проблемой неплатежеспособности могут столкнуться даже некоторые вполне жизнеспособные банки. Фермеры, прекрасно понимающие, что это самое подходящее время для скупки земли, страдают от того, что впавшие в паранойю банкиры перекрывают им доступ к кредитованию. В результате каждое очередное плохое событие приводит к еще более негативным последствиям.

Как писал Киндлбергер: «Снижение цен на некоторые активы вызывает беспокойство из-за того, что цены на активы продолжат падение и финансовая система окажется в состоянии “психологического стресса”. Желание клиентов продать эти активы, пока цены не рухнули окончательно, становится самосбывающимся пророчеством, причем настолько стремительно сбывающимся, что оно порождает панику. Цены на товары — дома, здания, землю, акции, облигации — падают до уровней, составляющих 30–40 % от их цены на пике. Банкротства набирают обороты, экономическая активность замедляется, безработица растет» [112]. Это описание удивительно напоминает произошедшее в 2008 году — только вот Киндлбергер скончался в 2003-м. По сути, он описывал паники в Америке 1816, 1826, 1837, 1847, 1857, 1866, 1873, 1907, 1921 и 1929 годов. И это не просто невезение. Как заявил Комиссии по расследованию финансового кризиса экономист Йельского университета Гэри Гортон, «это фундаментальная структурная особенность банковской системы, которая при отсутствии должных мер предосторожности ведет к подобным кризисам».

Полагаю, сейчас вполне подходящее время для более детального обсуждения разницы между ликвидностью и платежеспособностью (или, что, возможно, еще важнее, между неликвидностью и неплатежеспособностью). В условиях кризиса разница между этими понятиями имеет поистине решающее значение. Как уже говорилось, ликвидность — это показатель легкости и предсказуемости, с которой актив может быть конвертирован в наличные. Наиболее ликвидными активами считаются наличные, поскольку они изначально — наличные. (Если прочесть это предложение несколько раз, оно приобретает глубокий смысл…) Помимо бумажных долларов, которые как инструмент хранения крупных сумм не слишком практичны, самым ликвидным активом в мире считаются ценные бумаги Казначейства США. Ежедневно их покупают и продают примерно на полтриллиона долларов [113]. В сущности, ликвидность можно представить как своего рода континуум, на одном конце которого находятся наличные, а на другом — уникальные активы, скажем произведения искусства. Каждая картина Рембрандта уникальна, а количество потенциальных покупателей, как правило, очень мало. Организация и проведение сделки по продаже редкого полотна требуют много времени, а комиссия по продаже обычно весьма значительная. Так что, если вам понадобится собрать крупную сумму денег за пятнадцать минут, продажа казначейских облигаций будет вполне приемлемым вариантом, в отличие от продажи, скажем, шале в Швейцарии или коллекции старинных бейсбольных карточек [114].