Катрин Марсал - Кто готовил Адаму Смиту?

Если к виску алкоголика приставить пистолет и сказать «брось пить», он отставит стакан в сторону. То есть бросить пить он мог в любой момент, он просто не хотел, или причин не было, а теперь есть. Кто ты такой, чтобы решать, кто сумасшедший, а кто нет? Кто ты такой, чтобы утверждать, что другие не понимают своей выгоды?

Один человек как-то поселил у себя дома одиннадцать лебедей. Принёс их из парка ночью, завернув каждого в плед. У одного лебедя было сломано крыло. Человек вылечил его с помощью резинки и клейкой ленты. Когда за птицами пришла полиция, человек огорчился. У него были проблемы? Или же, как сказал бы человек экономический, он просто предпочитал лебедей?

Есть люди, которые двести раз за день моют руки, и есть люди, которые избегают левых поворотов. Есть те, кто готов смотреть спортивные передачи по десять часов в день, и те, кто пятнадцать часов в день надраивает в ванной пол. Боишься, что «Арсенал» проиграет, – посвящаешь себя одному, боишься бацилл – другому. Есть только одна логика – рациональность. Чувствуешь себя плохо – кончай жизнь самоубийством. Смысл всего – совсем не во всём. Смысл скрыт в хранилище, которое нельзя открывать. Многие из тех, кого лечат принудительно, уверены, что это другие сумасшедшие, не они. А их собственные приступы и ритуалы – нормальная реакция на ненормальные обстоятельства. Свет в отделении погашен, ты в отчаянии кричишь, и пустой звук из разверзающегося рта – это тоже форма спроса. Мир катится дальше по рельсам, на которые его поставили. Ты должен взять больше, чем положил, всё остальное бессмысленно. И даже в строю, марширующем в одну сторону, ты всегда один. Логика, мир и ты умирают собственной смертью.

Таков мир, за который мы цепляемся.

В которой мы видим, что экономический стимул не так прост, как кажется

Жили-были старик со старухой, и была у них совершенно особенная гусыня. Каждое утро эта гусыня сносила яйцо из чистого золота. Поначалу старик со старухой вообще не понимали, что это за странные яйца. Тяжёлые, точно из свинца, и очень большие. Но со временем старик со старухой сообразили, из чего эти яйца сделаны, стали продавать их одно за другим и в конце концов страшно разбогатели.

«Слушай, – сказал как-то старик старухе, – а давай возьмём и сразу вытащим из гусыни всё её золото?» «Давай, – кивнула старуха. – И нам больше не придётся ждать очередного яйца по утрам». Они пошли на птичий двор и забили гусыню. Но, когда они с предвкушением вспороли птице брюхо, там, к ужасу, не обнаружилось никаких золотых яиц, а только внутренности, сухожилия, кровь, пух и перья. Изнутри птица ничем не отличалась от других. Золотые яйца кончились. Гусыня, которая их несла, издохла, – старик со старухой её убили.

Нет на свете языка, который воспринимался бы так же серьёзно, как язык экономики: «Улучшение перспектив роста гарантирует укрепление государственных финансов»; «Нормализация конъюнктуры»; «Пусть решает рынок»; «Необходимо выравнивание игрового поля»; «Снижение порогов»; «Принятие сложного решения»; «Грубый инструмент для стимуляции спроса»; «Совершенствование развития и продуктивности»; «Неблагоприятные колебания курса валют»; «Конкурирующие рынки»; «Мощные маргинальные эффекты»…

Язык сплошных необходимостей. Мы знаем, что делать, но не знаем, что будет с нами потом.

Экстаз здравого смысла.

Первые в истории рынки образовывались вокруг жилья и между поселениями. Считалось важным держать торговлю за пределами человеческой общности – рыночную логику купли-продажи не следовало смешивать с остальной общественной жизнью. Она должна была оставаться за городской чертой, и человек вершил магические обряды, чтобы границы между ним и местом торговли оставались стабильны и святы. Место для торговли обозначалось камнем, и торговая логика не должна была нарушать границ, им обозначенных.

Прошли тысячи лет, рыночная логика преодолела все преграды. Ссылка на «экономику» стала ссылкой на «рациональность». Купля, продажа и конкуренция теперь покрывают весь спектр общества. Подобным образом анализируется политика, юриспруденция, любовь – любые аспекты существования. Каждое действие можно охарактеризовать в плане соответствия его экономическим идеям собственной выгоды, конкурентоспособности и получения максимального удовлетворения минимальными средствами. Мы знаем цену, но не ценность, как писал Оскар Уайльд, которому никто не объяснил, что ценность определяется спросом.

Рынок не только перебрался в центр крупнейших метрополисов – здания, возведённые в его честь, возвышаются не только в Нью-Йорке, Шанхае, Токио, Лондоне, Куала-Лумпуре. Небоскрёбы банковско-финансового сектора есть везде. Мы никогда прежде не строили так высоко и так масштабно, но мы вынуждены защищать небоскрёбы сетками, иначе люди выбрасываются из окон и пролетают сотню этажей сквозь облака, чтобы найти на тротуаре свою смерть.

Одновременно с тем, что человек экономический вырос и захватил мир, рынок по-прежнему нуждается в нашем колдовстве. Может быть, даже больше, чем когда-либо. Мы всё время тревожимся, как он себя чувствует. Рынок может быть позитивным, беспокойным, разгорячённым, радостным – это странное существо переполнено эмоциями. Его внутренняя жизнь настолько богата, что самые престижные издания мира посвящают каждый выпуск наблюдению за ней.

Иногда это существо думает, рассуждает: «Рынок проигнорировал ожидаемое повышение цены»; «Вчера рынок никак не мог решиться»; «Рынок истолковал решение правительства в пользу того, что девальвации не будет»; «Всех удивила быстрая реакция рынка»; «Рынок сделал собственные выводы»…

Иногда оно упрямо и недовольно: «Рынок проигнорировал меры, предпринятые правительством»; Рынок по-прежнему не верит, что Италия играет всерьёз»; «Рынок крайне разочарован немецким Бундесбанком»…

Оно может вести себя агрессивно и нападать: «Греческое правительство пребывает в состоянии полномасштабной войны с рынком»; «Возможно, Штаты позволят рынку добить доллар»; «Рынок жаждет крови»; «Центробанк всё ещё вооружён»; «Мы должны убедить рынок в серьёзности наших намерений»…

Ему бывает плохо: «На прошлой неделе рынок ощущал напряжение»; «Падение фунта привело рынок в возбуждение»; «Рынок тяжело переносит удар»; «Нервозность рынка вызвана действиями министра финансов Андерса Борга»; «Рынок пришёл в замешательство от его комментария»; «Неуверенность – основное ощущение рынка»; «У рынка спазмы»; «Рынок в отчаянии»; «Португалия попыталась успокоить рынок»…

Если рынок переживает крайнее возбуждение, клиническую депрессию или внезапный синдром раскаяния, общество обязано провести обряд жертвоприношения – принести в жертву большую сумму денег. Экономику нужно «стимулировать». Люди, страны или и те и другие должны потреблять больше, чтобы удержать рынок. Это дорого, но альтернатива настолько страшна, что о ней даже думать не хочется. Потребление становится жертвенной кровью – чистой, нечистой, прекрасной, ужасной и святой одновременно.