Григорий Марченко - Финансы как творчество: хроника финансовых реформ в Казахстане

Это проблема так называемых допущений, assumptions. А в стратегически важных вещах допущений быть не должно.

Еще пример на ту же тему. Туземцы одного славного тихоокеанского острова долго наблюдали, что к живущим по соседству белым людям периодически прилетает большая железная птица. И из ее брюха выгружается масса прекрасных вещей: вкусная еда, напитки, ткани. Ну, бусы, возможно. Туземцам тоже сильно хотелось получать подобные предметы. И поскольку они были сметливые, трудолюбивые, а также работали не покладая рук, то и добились своего. А именно, сделали точь-в-точь такую же, как у белых, взлетную полосу из кокосовых скорлупок. Так что железная птица могла теперь прилетать и к ним.

Вот что бывает с людьми, которые некритично следуют рецептам людей из международных организаций. Хотя в принципе правильные теоретические рекомендации, повторю еще раз, существуют. И умные экономические книжки обязательно надо читать: не стоит рассчитывать на то, что все можно придумать самостоятельно. Вот только жаль, что реально не существует теорий, которые точно подошли бы к конкретной ситуации конкретной страны.

Я, скажем, одно время консультировал правительство Киргизии по вопросам проведения пенсионной реформы. Наши страны – соседи, все у нас вроде бы близкое и похожее, а сделать по нашим калькам они, между тем, мало что могут. У них, допустим, невозможно провести решения, подобные нашим, через парламент.

Между тем форматы взаимодействия и с правительством, и с парламентом при проведении реформ тоже приходится продумывать. Хотя технологиям работы с законодательной или исполнительной властью ни в одном вузе мира не учат, но эти навыки реформаторам тоже необходимы. Скажем, в определенный момент у нашего правительства возникли разногласия с Национальным банком. Премьер-министр, им был тогда Даниал Ахметов, не пошел путем конструктивного улаживания спорных вопросов, а попытался подвести банковский сектор под антимонопольное регулирование. Под удар была поставлена вся банковская система, долго и достаточно сложно создававшаяся трудом многих людей! По сравнению с этим любой мировой кризис, боюсь, покажется меньшим злом. Но наверху Ахметова, к счастью, не поддержали. Теперь он министр обороны, и мы все переживаем за нашу безопасность.

У нас через парламент какое-то время можно было провести любые реформы, и они имели консолидированную поддержку общества, потому что все понимали: без реформ стране не выжить. В 1997 году три закона по инфраструктуре фондового рынка прошли через мажилис за 45 минут (я тогда работал председателем Комиссии по ценным бумагам). А четыре года спустя, в 2001-м, мажилис меня пару раз просто не стал слушать. Хотя и мажилис процентов на шестьдесят был тот же самый, и я прежний. Но поменялся председатель парламента, поменялась ситуация в стране, появились лоббисты, и отношения парламента с Национальным банком стали совсем другими.

А на Украине сейчас обсуждают пути реформирования экономики, так граждане сразу заявляют: „Да как вы себе позволяете предлагать нам ЭТО! Мы, извините, демократическая европейская страна. Поэтому морочиться с реформами не собираемся – хотим хорошо жить прямо сейчас“. В результате продали национальную банковскую систему иностранцам. Конечно, так тоже можно. Но лучше ведь когда она своя.

Модель Восточной Европы, где все продано, нормально работает в тех странах, которые все равно вступают в ЕС. Но если страна не имеет шансов стать членом Европейского союза?

Опыт показал, что западные банки четко закрывают лимиты на все развивающиеся страны, даже если проблемы возникли в Индонезии, а вовсе не в Турции. Это риск реальный и большой, поделать с ним ничего нельзя. Наши менеджеры в 98-м году в голос кричали, что Казахстан – не Россия, что в нем нет рисков, подобных российским. Западные коллеги эти крики проигнорировали и аккуратно закрыли все лимиты. Но поскольку большого значения в национальном банковском секторе „дочки“ западных банков не имели, то в Казахстане не случилось ничего плохого.

Однако я не уверен, что на Украине все прошло бы так же спокойно: ведь она, для справки, пока еще не вошла в ЕС. А если в кризисной ситуации начинается бегство инвесторов и возникает классический credit crunch, то экономика страны попадает в достаточно тяжелую ситуацию.

Оптимальное участие иностранцев в национальной финансовой системе – 30–40 %. С одной стороны, это позволяет создать реальную конкуренцию, с другой – в условиях кризиса большинство активов остается внутри страны, и сценарий credit crunch не так страшен.

А регулировать допуск именно 30–40 % Центральному банку следует вручную – кого-то пускать, а кого-то, извините, но нет. Кстати, это общая практика, в том числе самых демократических стран. Все декларируют абсолютную открытость, но реально ни в один развитый финансовый рынок так просто не въедешь. Какие банки из нашего региона за 16 лет, прошедшие после распада СССР, открыли дочерние учреждения, скажем, в Великобритании? Вот в чем и дело. Я знаю минимум три организации, которые пытались это сделать, и перед каждой из них FSA опустила шлагбаум. Отказали, правда, вежливо и культурно: демократия, Европа! И в других западных странах в подобных ситуациях (как только узнавали, что конечные инвесторы из СНГ) у наших банков начинались институциональные проблемы.

Кстати о демократии. Сейчас у нас в открытом доступе имеется в основном опыт проведения реформ в постсоциалистических экономиках, а для них актуален следующий вопрос.

КАК СВЯЗАНЫ МЕЖДУ СОБОЙ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПРОДВИНУТОСТЬ И ЭФФЕКТИВНОСТЬ РЕФОРМ?

Это тяжелая тема, которая нравится не каждому. Многие хотят рассказывать, что в демократизированной среде реформы проходят проще. Но есть другая точка зрения, азиатская, состоящая в том, что на период проведения реформ лучше иметь в стране сильную власть. А демократию могут себе позволить не все.

Когда мы встречались с коллегами из Восточной Азии (которые эти сюжеты знают не по учебникам), то они говорили: сначала проведите экономические реформы. Движение к демократии имеет смысл, если годовой ВВП составляет 6–7 тысяч долларов на душу населения.

Есть сингапурская модель демократии – и есть модель филиппинская. С точки зрения борцов за права человека, Филиппины – замечательная страна, потому что там демократии много. Но сама страна, как бы корректно сказать, находится не в самом хорошем состоянии (боюсь, совсем точное определение может шокировать читателя). Я впервые посетил Малайзию и Филиппины в 1998 году, как раз после азиатского финансового кризиса. Тогда вся серьезная деловая западная пресса – Financial Times, The Economist, Wall Street Journal – яростно писала о том, какая хорошая демократическая страна Филиппины и какая плохая страна Малайзия, которая вводит ограничения на движение капитала и вообще ведет себя не либерально.