Франк Трентманн - Эволюция потребления. Как спрос формирует предложение с XV века до наших дней

Существование подобных законов говорит нам о мире с ограниченными возможностями. Ресурсы этих обществ не были бесконечны, они нуждалось в порядке и сдержанности, чтобы выжить. Для раннего Нового времени «потреблять» буквально означало «полностью использовать» или «израсходовать». Это последнее значение в отношении, например, дров или пальто сохранялось вплоть до 1900 года [82] Roy Porter, «Consumption: Disease of the Consumer Society?»: John Brewer & Roy Porter, eds., Consumption and the World of Goods (London & New York, 1993), 58–81; Dominik Schrage, Die Verfügbarkeit der Dinge: Eine historische Soziologie des Konsums (Frankfurt am Main, 2009), 43–51; Frank Trentmann, «The Modern Genealogy of the Consumer: Meanings, Identities and Political Synapses»: Consuming Cultures, Global Perspectives: Historical Trajectories, Transnational Exchanges , eds. John Brewer & Frank Trentmann, (Oxford & New York, 2006), 19–69. .

В обществе, в котором технические инновации были редки, а стабильный экономический рост отсутствовал, расход денег и ресурсов становился естественной причиной для беспокойства. Жена бюргера из Нюрнберга, которая хотела получить шелковое платье из Ломбардии, ставила под угрозу доход всех местных портных и ткачей. Наличных было мало, и однажды потраченные на предметы роскоши, они больше не могли быть уплачены в казну в качестве налогов. А если деньги тратились на предметы роскоши из-за рубежа, то они вообще покидали родную экономику. Это была главная причина многих сумптуарных законов, задача которых заключалась в попытке удержать богатства граждан от растраты из-за жизни «на широкую ногу». Кроме того, если одна группа общества начинала потреблять больше, всем остальным оставалось меньше. Потому-то решение о том, как люди должны одеваться, что они должны есть и на что тратить деньги, принималось обществом и не являлось личным выбором каждого. Потребление должно было подчиняться производству. Одежда указывала на гильдию и профессию человека. Общественная стабильность требовала от людей знания своего места в иерархии и умения потреблять в оговоренных границах. Новая мода, в особенности если она приходила со стороны, становилась ударом для этого консервативного порядка. Те, кто гонялся за новыми стилями в одежде, как объяснял страсбургский закон в 1600 году, теряли «похвальную непреклонность, которая так отличала наших германских предков во всем, в том числе и в одежде» [83] Alan Hunt, Governance of the Consuming Passions: A History of Sumptuary Law (Basingstoke, 1996), цитата со с. 73. . В стремлениях к роскоши подозревались как видные аристократы, так и самонадеянные выходцы из низов. Ограничения, касающиеся свадебных пиршеств, украшений, дорогих шляпок и золотых пряжек, были в конечном счете направлены на то, чтобы зарубить статусное соревнование на корню. Если бы расходы на свадьбы вышли из-под контроля правительств, дети бюргеров могли жениться позже или вообще никогда не жениться, тем самым ставя под угрозу само существование общества.

Таковы были страхи граждан того времени. Но так ли обстояли дела на самом деле? Насколько сильно смогли повлиять эти ограничения на ход истории? Очевидно, что они были не в состоянии остановить время и заморозить общество в статичном состоянии. Ремесленники начали экспериментировать со стилями и применять новые материалы, чтобы улучшить качество своего товара. Во многих частях Европы уровень жизни вновь стал повышаться, так как люди постепенно начали приходить в себя после разрушений Тридцатилетней войны. В начале XVII века, например, в Бондорфе и Герберсхайме – двух деревнях в Вюртемберге, Германия – на каждого мужчину приходилось по 3 единицы одежды, а на каждую женщину – по 12. Спустя столетие данный показатель увеличился до 16 и 27 единиц одежды соответственно. К 1800 году эти цифры выросли вдвое [84] Andreas Maisch, Notdürftiger Unterhalt und gehörige Schranken: Lebensbedingungen und Lebensstile in württembergischen Dörfern der frühen Neuzeit (Stuttgart, 1992), 366—70. . Недалеко от этих мест, в городе Лайхингене, в 1796 году гардероб купца Георга Кристофа Нестеля состоял из 17 коротких модных камзолов без рукавов с высокой талией, среди которых имелись как цветные, так и черные, и белые, сшитые из хлопка и шелка. За восемьдесят лет до этого купцы и члены местного городского совета добились привилегии носить хлопковые вещи, а также предметы, расшитые золотом и серебром. Однако низшие сословия должны были по-прежнему ходить в одежде из смеси льна и хлопка. К середине XVIII века половина одежды замужних женщин значилась в имущественных перечнях как «старая» или «очень старая». Власти заставляли ремесленников и бедноту носить черное платье в церковь и на городские собрания. Как следствие город выглядел толпой, одетой в черную простую одежду. Легкий хлопок и яркие цвета – два признака модной революции, к которой мы еще вернемся, – улицы немецких городов увидели лишь в 1790-х годах, на целое столетие отстав от городов Нидерландов и Англии [85] Hans Medick, Weben und Ueberleben in Laichingen, 1650–1900: Lokalgeschichte als allgemeine Geschichte (Göttingen, 1996), особенно 387–437. .

Тот факт, что некоторые люди нарушали все эти постановления и властям приходилось периодически их обновлять, вовсе не означает, что они не имели никакого влияния. В конце концов, нарушители отталкивались от существующих правил и, мечтая о шелковых лентах или золотых пряжках, косвенно признавали их отличительными чертами сословия, стоявшего выше. Ранжируя таким образом товары и моду, подобные законы способствовали созданию социальной пирамиды дурного и хорошего тона. Вот почему во Франции двор короля играл «ключевую роль в закреплении различий в одежде», по словам историка Даниеля Роша [86] Daniel Roche, The Culture of Clothing: Dress and Fashion in the «Ancien Régime» ( Cambridge, 1989/1994, 56. . Ведь все взгляды были прикованы к королю и королеве.

В то же время последствия неповиновения могли стоить непослушным большого количества денег и быть довольно болезненными. Пусть мировые судьи при Елизавете в Англии смотрели на нарушения сквозь пальцы – в Центральной Европе власти были далеко не такими всепрощающими. В немецком Шварцвальде в 1708 году пастор Эбхаузена осудил в своей проповеди «женщин, которые одеваются слишком нарядно» и заставил церковный суд назначить штраф в размере 11 крейцеров женщине, надевшей слишком длинный для ее статуса платок. Данная сумма составляла среднюю месячную зарплату служанки. Спустя пять лет неподалеку от этого места в городишке Вильдберг каждый десятый житель был оштрафован за нарушения в одежде, совершенные в течение года. Средний штраф составил недельную зарплату. Почти все, подвергшиеся наказанию, были женщинами. Общественное осуждение было очень сильным, могло привести к враждебному отношению к целым семьям и даже к полной изоляции нарушителей. В таких регионах, как Вюртемберг, сумптуарные законы имели настоящую силу, потому что были частью общественного контроля гильдий и церквей, вместе следивших за расходами граждан, чтобы женщины оставались в подчиненном положении, а рабочая сила – по-прежнему дешевой. Одинокие незамужние женщины и вдовы не могли зарабатывать себе на жизнь самостоятельно, работая ткачихами или продавая продукты на рынке. Вместо этого они вынуждены были жить в чужих семьях и работать служанками за искусственно пониженную, фиксированную плату. Мастера следили за тем, чтобы их ученики знали свое место, поэтому в гильдиях не существовало настоящей конкуренции. Кроме того, в гильдии не включали мигрантов, евреев и женщин. Определенные группы людей имели от этого двойную выгоду. Например, мужья, с одной стороны, ограничивали возможность жен зарабатывать самостоятельно, а с другой – они также ограничивали их возможность потратить заработанное. Местные суды разрешали мужьям забирать заработки их жен, и если муж хотел, он имел право запретить своей жене вообще совершать какие-либо покупки. В результате мужья монополизировали и производство, и потребление, и это объясняет, почему в некоторых городах у мужчин было больше одежды, чем у их жен [87] Sheilagh C. Ogilvie, A Bitter Living: Women, Markets and Social Capital in Early Modern Germany (Oxford, 2003); Ogilvie, «Consumption, Social Capital and the «Industrious Revolution» in Early Modern Germany». .