Ричард Овери - Сталин и Гитлер

Научные корни германской диктатуры можно обнаружить в биологических науках. Развитие в конце девятнадцатого века популярной социальной биологии, которая ассоциировалась с трудами Эрнста Геккеля и многих его последователей, привело к возникновению теории развития человечества как процесса, основанного на сохранении расы или нации как чистых и эксклюзивных «видов», и как применения строгих правил, детерминирующих их долгосрочное здоровье и силу. Гитлер был знаком с эволюционными расовыми теориями Людвига Вольтмана, чей труд «Политическая антропология», опубликованный в 1903 году, вновь возник в одиозной интерпретации в «Майн Кампф» 6. Идея расовой гигиены в теории Вольтмана и других исследователей переплелась с более традиционной эволюционной теорией, которая подчеркивала неизбежность и необходимость расовой борьбы как центральной исторической реальности там, где Маркс видел борьбу между антагонистическими классами. Конечным результатом стала биологическая утопия, в которой авторитаризм и холистические утверждения, основанные на сохранении видов, исходили из необходимости безжалостного медицинского вмешательства для сохранения генома расы или нации.

Важность этих научных концепций для объяснения основных тезисов, высказывавшихся обеими диктатурами о том, что они создают органическое сообщество, защищенное от социального и расового заражения, является центральной темой этой книги. Наука помогает нам объяснить абсолютную природу коллективистских сообществ и ту степень гротеска, до которой каждая диктатура доходила в своем стремлении отторгнуть те элементы, которые она квалифицировала как социальных или расовых изгоев. Но одна наука не способна объяснить, почему они возникли и когда это произошло, даже если она и предоставляет нам некие точки отсчета для понимания ее безжалостных усилий в достижении научного совершенства. Обе диктатуры представляют собой результат глубокого отвержения и Германией, и Советским Союзом западного либерального идеала прогресса, с его акцентом на суверенитет личности, достоинства гражданского общества, и толерантность по отношению к различиям культур. Марксисты отвергали буржуазно-либеральную эпоху по причине того, что, по их мнению, она представляли исключительно интересы имущих классов. Национал-социалисты отказывались от нее из-за того, что она порождала социальный антагонизм, поощряла расовое истощение в расползающихся, абсолютно бесконтрольных индустриальных городах, и вела к преувеличенному благоговению перед экономическим эгоизмом. Важно осознавать, насколько чуждыми были современный либерализм или гражданские добродетели для Сталина и Гитлера в начале их политической карьеры, когда один был вовлечен в насильственный подрыв воистину нетерпимой авторитарной монархии, а другой был одержимо озабочен национальной борьбой и расовой гигиеной. Война и революция, повивальные бабки их мировоззрений, разрушили либеральные представления о природе исторического развития. Либеральные ценности никогда не могли удержать ни того, ни другого политика, когда они находились у власти; оба внутренне уверовали в то, что эти ценности являются признаком политической слабости и социальной фрагментации прошлых эпох.

Антилиберализм, выражавшийся обоими диктаторами, и движениями, которые они представляли, был частью более широкой интерпретации процесса развития мировой истории. Каждый по-своему, и Сталин, и Гитлер, видели себя в качестве актеров колоссальной исторической драмы. Каждый из них утверждал, что его диктатура представляет собой фундаментальный поворотный момент в истории современного мира. Сталин защищал революцию как событие, потрясшее весь мир, которое угрожало подорвать, а затем отправить в небытие всю буржуазную эру, рожденную, как утверждал Маркс, в пламени Французской революции. В своей статье в газете «Правда», посвященной десятой годовщине революции, Сталин писал, что октябрь 1917 года был «революцией международного мирового порядка», которая ознаменовала, ни много, ни мало, «коренной поворот в истории человечества». Сталин сравнивал состояние шока, в который привели якобинцы аристократию после 1789 года, с потрясением, порожденным большевизмом, который «вызывает ужас и ненависть среди буржуазии всех стран» 7. Сталин хотел завершить разрушение буржуазной стадии истории человечества, как это предсказывала марксистская экономическая наука. Для Сталина и для каждого другого большевика альтернатива казалась немыслимой. «Между нашим пролетарским государством и остальным буржуазным миром, – писал Михаил Фрунзе, предшественник Ворошилова на посту Народного комиссара по военным и морским делам, – может быть только одно состояние длительной, упорной, отчаянной войны до смертельного конца» 8. Это вызывающее благоговейный страх ощущение ответственности за судьбу всех обездоленных и эксплуатируемых людей в мире, было тяжким историческим бременем. Советские лидеры действовали так, как будто правота исторического развития была на их стороне, поэтому постоянно оправдывали свои действия повторяющимися заявлениями о бескомпромиссной природе исторических изменений и всемирно-историческом значении их миссии.

Национал-социализм также рассматривался как всемирно-исторический феномен, призванный повернуть процесс исторических изменений, вызванных марксизмом и революцией, и спасти Европу от величайшего кризиса, перед которым она стояла, по крайней мере, со времен Французской революции. В своей статье 1938 года, Ханс Мерингер, отмечал успех движения в совершении исторического «поворота» после долгого марша в направлении большевизма, нигилизма и анархии».

По мысли Мерингера движение изменит сами условия жизни в Европе и даст ей «смысл существования на века» 9. С самых первых шагов своей карьеры Гитлер развивал иллюзорные идеи об историческом величии, связывая свою личную судьбу с ходом германской истории. В своем меморандуме о геополитическом будущем Германии, написанном в 1936 году, он описал в общих чертах свои взгляды, которые в точности отражают взгляды Сталина: «С начала Французской революции мир движется со все более нарастающей скоростью в сторону нового конфликта, самым крайним вариантом решения которого является большевизм». Гитлер надеялся на то, что в этом конфликте победит Германия, сражающаяся за все наследство цивилизованной Европы; в противном случае, мир испытает «самую страшную катастрофу, которую она когда-либо пережила, со времен падения античных государств» 10. На съезде партии в 1934 году он заявил делегатам, что национал-социалистическое движение противостоит Французской революции и ее наследию, заключающемуся в «интернационально-революционной догме», которую уже на протяжении ста пятидесяти лет вещают еврейские интеллектуалы 11. В этом также заключалось тяжелое историческое бремя ответственности. «Я не считаю это приемлемой задачей, – писал Гитлер в меморандуме, – но это серьезный недостаток и груз для нашей национальной жизни…» 12. Такие сентименты, в то же время, давали Советскому коммунизму и Национал-социализму преувеличенное ощущение собственной значимости. Диктаторы могли аппелировать к населению, которое чувствовало себя так, как будто оно тоже вместе со своими лидерами делает историю.