Ричард Овери - Сталин и Гитлер

Весь этот комплекс фантазии диктатора в сочетании с давлением со стороны профессионального сообщества привел к открытию шлюзов для организованных самим государством массовых убийств. Был дан ход программе уничтожения детей-инвалидов в специально отобранных двадцати учреждениях, которая проводилась под руководством эвфемистически названного Комитета по научной регистрации опасных наследственных заболеваний, образованного 18 апреля 1939 года. В одних случаях детям делали летальные инъекции или же давали смертельные дозы барбитуратов; в других – детям отказывали в еде и медицинской помощи до тех пор, пока они сами не умирали. Летом 1939 года Гитлер расширил эту программу, включив в нее и взрослых инвалидов. Под плотным покровом тайны тщательно отобранные служащие и врачи создали специальный отдел в Берлине, на Тиргартен-штрассе, 4 (отсюда произошел код «Т4», под которым действовала программа), в котором они руководили так называемой Благотворительной транспортной компанией помощи пациентам. Целью компании было что угодно, но только не благотворительность. Зимой 1939 года одна из камер в бранденбургской тюрьме была превращена в газостойкую камеру с маленьким загерметизированным окном и трубой для подачи газа монооксида углерода. Восемь человек инвалидов помещали в камеру и запирали. В нее впускался газ, а толпа медиков и других служащих, прильнув к небольшому отверстию, наблюдала за смертельной агонией тех, кто находился внутри 129. Эксперимент был признан абсолютно удачным. Поэтому были открыты еще три умерщвляющих центра в Графенеке, Гартхайме и Зонненштайне и позже, в 1940 году, еще два в Бернбурге и Хадамере. В этих первых газовых камерах было уничтожено около 80 000 немецких калек и инвалидов.

В первые годы войны практика уничтожения биологических жертв распространилась на евреев, людей с девиантным поведением (известных как «асоциальные элементы») и обычных преступников. В сентябре 1940 года было принято решение уничтожить всех пациентов-евреев, страдающих психическими заболеваниями. Группу из 160 человек засняли на камеру для создания пропагандистского фильма о расовом загрязнении «Пена человечества», а затем ликвидировали в бранденбургской газовой камере. В начале 1941 года во всех больницах были составлены списки евреев, уголовников и «асоциальных элементов» для их последующего уничтожения, а в апреле 1941 года к уничтожению психически больных узников и обычных преступников приступили концентрационные лагеря. Этот проект, известный под кодом «14 f 13», осуществлялся с помощью деятелей «Т4» и с использованием их газовых камер. Использовавшиеся процедуры копировали те, что применялись в медицинской практике. Жертвам говорили, что камеры нужны для дезинфекции и очищения, после этого людей впускали в эти камеры, а процесс подачи газа контролировался медицинским персоналом, который следил за тем, чтобы доза монооксида углерода была смертельной. После того как врач официально фиксировал смерть жертвы, у нее удаляли все органы, необходимые для дальнейших исследований. В конце помощники, известные под красноречивым названием «сжигатели», относили тела в крематории, где с них для начала снимали все зубные золотые коронки и прочие детали из золота, которые затем со специальным курьером отправляли в Берлин, а оттуда в Центральный банк Германии. Эта процедура обрела свою законченную форму зимой 1941/42 года, когда руководителей «Т4» пригласили для оказания помощи в создании центров уничтожения в Хелмно, Собиборе, Майданеке, Треблинке и Белжеце, где миллионы биологических жертв – в подавляющем большинстве евреев и цыган – были уничтожены ради удовлетворения утопического биологического видения императивов режима. Корни геноцида заключались и в политическом антисемитизме, и распространенном национализме, однако извращение науки о наследственности в угоду жестокой программе расового очищения полностью отвечало многим другим аспектами национал-социалистической расовой утопии. Оно в первую очередь служило объяснением сугубо биологического термина – «физическое уничтожение», – использованного руководителями расовой программы для обозначения в своих кругах политики массовых убийств 130.

Советский Союз стал колыбелью «нового человека» совершенно другого рода. Не пытаясь выявить внутренние исходные и инстинктивные побуждения человека, советское общество стремилось ограничить эти естественные импульсы путем создания социальной среды, которая бы способствовала программе развития личности гармоничной, здоровой и цивилизованной. Идеологическая убежденность в том, что сексуальные отклонения, преступность и плохое здоровье социально детерминированы, означала, что социальная политика и политика в области здравоохранения должны, по словам советских руководителей здравоохранения, концентрироваться на «обучении и строительстве общественной жизни» 131. Большевизм стоял перед мощным императивом использования науки в процессе формирования революционного будущего. Риторика советских медицинских экспертов перекликалась с заявлениями, звучавшими в Германии, что новое сообщество представляет собой «тело», нуждающееся в терапии и оздоровлении, тогда как цель советского общества заключалась в том, чтобы идентифицировать и улучшить «социальные язвы» путем позитивного использования профилактических средств, а не иссекая эти элементы путем насильственного медицинского вмешательства.

Примат среды как фактора общественного развития тем не менее оставлял широкие возможности для дискриминации. Советское сообщество было по сути таким же дискриминационным, однако эта дискриминация выражалась не в биологических понятиях, а в политических понятиях и терминах. Преднамеренное лишение гражданских прав тех, кто в силу своего прежнего социального статуса не мог быть квалифицирован как «чернорабочий», очерчивало границы социалистической утопии. Те, кто прежде был эксплуататором, или дети прежних эксплуататоров рассматривались как жертвы некой социальной болезни, от которой следовало охранять здоровый организм нового государства. Этим людям не разрешалось занимать официальные должности или получать высшее образование; их детям запрещалось участвовать в юношеских коммунистических группах. В течение 1930-х годов эти правила были постепенно ослаблены, однако требование отмечать в анкетах занятие родителей и их статус сохранялось, и на практике заявления о неприемлемом социальном наследовании сталкивались с предрассудками, глубоко укоренившимися в сознании системы. В годы так называемого «Большого террора» более 200 000 человек были заключены в тюрьмы под предлогом того, что они «общественно опасны» 132. Тысячи других оказались в заключении как члены семей или родственники «врагов народа», поскольку власти утверждали, что и они были отравлены средой, где царили обман или классовый антагонизм, обществом, созданным первыми жертвами. В 1947 году все политические заключенные в тюрьмах и лагерях стали содержаться отдельно от обычных преступников, так как Сталин боялся того воздействия, которое атмосфера политического протеста может оказать на преступников, способных излечиться от собственных «социальных болезней». Когда политические заключенные вышли на свободу, им было запрещено выполнять определенную работу, они были ограничены в выборе места жительства и могли жить только вдали от крупных центров. Эти ограничения были ослаблены только после смерти Сталина, но к этому моменту большая часть жертв дискриминации были уже стариками 133.