Зосима Тилль - Миры Однопомётные. Коллекционное издание

Цем тя в нос. Твоя родственная душа Аглая. »

«И, ба! В их мирах появились и стали вполне осязаемы и почтовый филин, и прохвост Оказия», – окончательно протрезвев, вжился в роль Гусляр-самодур. «И через тысячи терабайтов Миры Однопомётные жили, дышали, да и просто существовали» … «Просыпаясь утром», – в свойственной ему манере вторил Гусляру Голос с потолка, – «ты никогда не можешь знать, какая из твоих сущностей сегодня будет победителем. Твои параллельные миры настолько разные. Они по-разному разноцветны, в них разные запахи, вкусы, подчас эпохи, но они прекрасны только уже тем, что они твои». Гусляр и Голос, казалось, вели между собой негласное соревнование, кто кого переговорит и привлечёт к своей нескромной персоне больше внимания, а по сему встревали в стройный ряд повествования наперебой и местами к месту и уже не к месту.

« Здравствуй подруга однопомётная моя!

Как филин вернется, стребуй с него моё исподнее, если сей паршивец не отдаст тебе его самолично. Стырил подлец, а письмо твое наоборот затырил так, что прочёл я его только, когда след его уже простыл. Но этому я нисколько не печалюсь, ибо улетело оно по доверенному адресу. Теперь размышляю, что принесёт он мне взамен, ибо ему у меня дюже понравилось, особливо стаут таёжный да бурый, коего он выпил вчера в неразумном количестве. Бутылочку стаута стребуй с него также, ибо дюже он просил дать ему с собой для хозяйки его властной. Кстати, выпимши филин оказался дюже болтлив. С твоей стороны было опрометчиво допускать его в свою опочивальню, ибо смотреть на тайное он ой как любит.

Засим расшаркиваюсь, Меф, твой однопомётный. »

«И не поверите – она-таки стребовала!» – захлёбывался нарочитой радостью Гусляр-самодур. «И по всей строгости спросила. А за окном шумела совсем другая жизнь. И эта жизнь даже не догадывалась про исподнее и пьяного не в меру болтливого филина».

« Добрый вечер, мой дружочек!

Филин приперся в хлам. Девок привел, хамил и изображал из себя Короля мира. Портки я твои отобрала у него с боем. Постирала, высушила, прогладила и сложила. Теперь буду ждать ближайшую оказию, чтобы переправить их тебе. Ещё чай не май месяц, а у тебя – Москва! Там ветер. Переживательно мне за тебя. У Филина я отобрала сосуд какой-то с жидкостью. Еле отдал. Прости, но пришлось бить промеж глаз, дабы сбить с толку, а прежде всего с ног для лучшей отбирательности! Что в сосуде? И ещё я решила – больше в моих покоях никакому Филину не место. Токо прынцы!!! Девок филиновских я прогнала. Не твои холопки были? Если что – не серчай. Я им в дорогу пироги дала. Доберутся как-то. На этом разреши откланяться и начинать ждать весточку от тебя.

Твоя однопомётная, Глаша. »

«В черно-белый мир тоже иногда приходят краски», – Голос с потолка упорно продолжал гнуть свою линию. «И Ты, только Ты можешь сделать их лучше, чище, ярче. Только Ты можешь выдумать новые цвета и оттенки, только Ты на палитре своей жизни способен перемешать их так, что миры твои заиграют новыми, живыми оттенками…». «А, тем временем, – скоротенько вставил свои «пять копеек» Гусляр-самодур, – «Очередь из прынцев так и не выстроилась, а девки на попутных телегах добрались в столицу. Потом часто ещё в колокола звонили, на жизнь жаловались. Синяк под филиновским глазом сошел и Миры Однопомётные зажили своей размеренной и спокойной жизнью» …

« Доброго денька тебе, моя милая подруженька!

Тронут заботой твоей и восхищён боевыми качествами в усмирении филинов. У нас в Москвах так не умеют. Лихо же ты с ним расправилась, аж оторопь берёт. Ну и поделом ему, неча исподнее тырить, да в дом твой девок площадных водить. То, что пирогами девок филиновских снарядила – это верно, можа приучишь их, что полезное в рот тащить. Хотя твердая пища им всё-таки ещё не в привычку. Животами захворать могут. Ну да ладно, хвори им разные диковинные не впервой. По долгу службы предписаны. Сдается мне, что и тот педерастик забавный, давеча забывший, что уста ему не для разговоров даны, тоже филиновский дружок, к девкам площадным присоседившийся. Давеча бежал один такой вихляя местом срамным, да рабочим из Уланского Полку, так теперь беда с конями боевыми поголовная. Извелись животины совсем в напряжении чресельном, а кобылок-то в полку держать нельзя, дух боевой на конюшне страдает. Генерал закручинился совсем, уже на Париж подумывал пойти, дабы коней от мыслей срамных отвлечь. Я поговорю с ним и намекну между слов, где конюшьего утешителя искать. Не дело из-за такого прохиндея войны разжигать. Бутылочку ту, что у Филина отобрала, испей. Дивный напиток. В большом дефиците у нас. Если в голову что после того придёт – запиши обязательно и мне с оказией передай. Любы мне вирши твои, ой как любы.

За сим разреши откланяться, любезная подруга моя Глашенька. Зовёт труба вершить добро и мир спасать. Твой искренний друг Фодя. »

«И поскакали кони, и запела труба, и опустошилась бутылочка, и Миры Однопомётные снова жили своей жизнью. А за окнами шумела Москва и жила размеренной жизнью Кубань…», – Гусляр-самодур окончательно перетянул одеяло инициативы на себя. Голос с потолка с мрачным видом стоял в углу и что-то бурчал себе под нос. Как потом утверждали на правах анонимности компетентные источники, тихо матерился.

« Доброго раннего Кубанского и Московского утречка, мой дружочек задушевный!

Не дает мне покоя сложная ситуация в генеральских конюшнях. Намедни ты известил меня о сложном положении с лошадьми. Вот подумываю просить конюха дядю Кузьму подсобить вам там. Он мужик опытный, бывалый, в войнах с бабами дворовыми закаленный, практически не пьющий. Так, токо для сугреву да в праздники. В туесок я ему твое исподнее покладу. На самое донышко. Сложу аккуратно и в пергамент заверну. Будешь разбирать туесок от меня смотри – сверху пироги с мясом и рыбой. Кушай их первыми, чтобы не испортились. За ними будут с брусникой и малиной. Эти ещё полежать могут. Хотела молока передать, но боюсь скиснет, как наша повариха Зинаида, которую супружник ейный бросил за-ради артистки заезжей. Колесит теперь с ней по свету. В Ставропольской губернии их видали крайний раз. Говорят, запил он там шибко. Ну что же, гастроли штука сложная, не каждый выдержать смогёт. А про твои произведения скажу – мудрости в них хоть отбавляй. Но ты отбавлять-то не смей! Всегда чту их с превеликой радостью и хочу читать ещё и ещё. Надеюсь, ты не перестанешь баловать меня этим? Уж больно я охоча становлюсь до этих твоих жизнеизложений. Иногда даже боюсь захворать часом! А то, вишь чё пишут-то в «Губернских известиях» – хворь кака-то шастает по Руси-матушке иностранная. Совсем от этих заграниц жития не стало. И что же не живется-то им там у себя мирно да чинно, как и подобает нормальным людям. Ну вот – с пирогов начала, политикой закончила. Пошла за сургучом…