Арчи Браун - Типы лидеров

Эттли всегда был исключительно лоялен по отношению к институтам, к которым принадлежал (в том числе, разумеется, и коалиционному правительству), но при этом отнюдь не являлся «подкаблучником». Кроме того, он был абсолютным педантом. В начале 1945 года он двумя пальцами отпечатал многостраничное протестующее письмо Черчиллю, сделав это лично, чтобы его критика осталась строго между ними. Письмо на две тысячи слов было необычно длинным для Эттли, про которого было точно подмечено, что он никогда не скажет и слова, если можно обойтись вообще без слов. Он возражал против «исключительно черчиллевской манеры» зачитывать выводы правительственных комиссий при их рассмотрении на заседании правительства. Соответственно, полчаса или больше тратятся впустую «на объяснения того, что можно было бы уяснить себе за две-три минуты чтения документа». Более того, «нередко вам попадается на глаза какая-то фраза, которая становится поводом для подробного обсуждения некоего любопытного соображения, имеющего лишь отдаленное отношение к рассматриваемому вопросу». Но, писал Эттли, есть и «нечто худшее». Черчилль уделял слишком много внимания двум министрам, не входившим в Военный кабинет – лорду Бивербруку и Брендану Брэкену. (Это были близкие друзья Черчилля. Однако Эттли не только не упоминает об этом, но и не называет их имен, ограничиваясь только должностями – лорд – хранитель печати и министр информации.) Эттли твердо настаивает на главенствующей роли Военного кабинета: «Здесь мы имеем дело с серьезным конституционным вопросом. В глазах страны и в соответствии с Конституцией всю ответственность за принимаемые решения несут восемь членов Военного кабинета» [304].

Несмотря на все усилия, предпринятые Эттли ради сохранения конфиденциального характера своего послания, Черчилль зачитал его по телефону Бивербруку, который на следующий день неожиданно отозвался о нем как об «очень хорошем письме». По словам автора замечательных дневников Колвилла, для Черчилля это стало «последней каплей» [305]. Похожего мнения придерживалась и жена премьера Клементина Черчилль, чьи суждения по ряду вопросов были более здравыми, чем суждения мужа. Она сказала Колвиллу, что считает письмо Эттли «и искренним, и полезным». Собственную реакцию на письмо Колвилл отразил в дневниковой записи, сделанной в день его получения: «Как бы я ни любил премьера и ни восхищался им, но, боюсь, Эттли во многом прав, и я потрясен его мужеством – сказать это. Многие члены Консервативной партии и чиновники… разделяют подобные чувства» [306]. Черчилля письмо привело в ярость. По первому прочтению он, как свидетельствует дневник Колвилла, «писал и переписывал саркастичный ответ», который в итоге так и не отправил. Он постоянно ворчал о «социалистическом заговоре» и «только и говорил, что о непропорциональной представленности тори в кабинете по сравнению с их численным перевесом в Палате общин». Запись в дневнике его личного секретаря отмечает, что все это было «не по существу» [307]. Однако на следующий день Колвиллу уже казалось, что Черчилль, хотя все еще «больно задетый», уже «не был столь же равнодушен к аргументам Эттли и реакции на них миссис Черчилль и, что еще более удивительно, Бивербрука» [308]. В итоге он отправил Эттли краткое, формальное, но не лишенное любезности письмо, в котором писал: «Вы можете быть уверены, что я всегда буду стараться извлекать пользу из ваших советов» [309].

В качестве премьер-министра в период между 1940 и 1945 годами Черчилль мощно доминировал во всем, что касалось ведения войны, но его влияние практически не ощущалось во внутренней политике. В единственном случае, когда ему довелось быть премьер-министром в мирное время, он был еще более далек от руководства политической повесткой. Это было понятно, учитывая то, что военная тематика уже не была главным приоритетом, а также в силу преклонного возраста Черчилля и, в определенный момент, серьезных проблем со здоровьем (включая инсульт), которые позже подробно и нескромно описывал его лечащий врач лорд Моран [310]. Беседуя со мной в 1966 году, Р. Э. Батлер рассказывал, что, когда он был министром финансов в этом правительстве, Черчилль «вообще ни во что не вмешивался», за исключением выражения пожеланий вроде «займитесь чем-нибудь для пенсионеров», или «надеюсь, вы не станете забывать про бедняков», или «надеюсь, что это не принесет каких-то дополнительных выгод богатым» [311]. В отличие от своих обширных познаний в международной политике, и особенно в оборонной области, Черчилль, по мнению Батлера, был экономически безграмотен, но «очень отзывчив» [312]. (В одном из редких случаев, в некоторой степени иллюстрирующем последнюю ремарку Батлера, Черчилль вместе с министром труда Уолтером Монктоном пренебрег мнением министра финансов. Однажды в 1954 году Батлера утром вызвал премьер-министр, чтобы объявить ему: «Мы с Уолтером с утра пораньше договорились урегулировать забастовку железнодорожников на их условиях. Мы решили, что нет необходимости будить вас так рано» [313] [314].)

При всей властности характера Черчилль оставался убежденным сторонником решающего значения кабинета, признавая при этом права и существенную самостоятельность отдельных министров. В 1953 году он заметил Морану: «В прошлом году у нас состоялось 110 заседаний правительства, а у социалистов бывало всего по 85 за год – и то в периоды повышенной политической активности. Я убежденный сторонник вынесения вопросов на заседания кабинета. Если у министра есть какая-то идея и ему хватит ума доказать ее состоятельность кабинету, то он получит поддержку всей государственной машины» [315]. Министрам была предоставлена значительная свобода действий в рамках их должностных обязанностей при условии подотчетности кабинету. Даже во внешней политике Энтони Иден пользовался большей самостоятельностью, чем можно было предполагать, учитывая, что это была сфера особого интереса самого Черчилля. Но он ценил мнение Идена, хотя иногда ощущал дефицит информации от него. «Энтони ничего мне не рассказывает. Он не пускает меня во внешнюю политику и занимается ею, как будто это его личный заповедник», – жаловался он Морану в июне 1954 года [316].

Между премьерствами Черчилля военного и мирного периодов у власти было правительство лейбористов во главе с Клементом Эттли. Самый значительный из премьеров-лейбористов был также и самым скромным из них, а то, что его правительство установило курс британской внешней политики на следующие полвека, во многом связано с талантом и проницательностью министра иностранных дел Эрнеста Бевина. Помимо этого, первое послевоенное правительство заложило основы внутренней политики целого поколения, что стало коллективным достижением ряда министров, принадлежавших к разным политическим направлениям, в том числе Герберта Моррисона, Стаффорда Криппса, Хью Долтона и Эньюрина Бивена. Дихотомия «лидер-сторонник» в данном случае не представляется оправданной. Никто из этих людей не являлся сторонником Эттли. Более того, Моррисон, будучи его заместителем, очень хотел занять его место. Долтон также активно интриговал, чтобы сместить Эттли с постов премьер-министра и лидера партии. В этой группе самым вдохновенным политиком был Бивен. Он принадлежал к левому крылу Лейбористской партии (в отличие от центриста Эттли) и временами резко критиковал умеренный курс Эттли и коалиционное правительство военного периода. Затем, уже в оппозиции, он снова оказался не в ладах со многими из своих коллег и стал признанным лидером группы левых лейбористов, получивших прозвище «бивенисты». Лояльного по отношению к Эттли Эрнеста Бевина нельзя было назвать последователем премьер-министра – он сам являлся замечательным лидером, построившим в межвоенный период крупнейшую в Европе профсоюзную организацию. Высокую репутацию среди лейбористов он упрочил благодаря высокоэффективной работе в должности министра труда в правительстве военных лет. Черчилль предпочитал его всем остальным министрам-лейбористам, как, кстати, и Эттли.