Борис Гончаров - Рассуждизмы и пароксизмы. Книга 1

На полатях спали, там же я спрятался от родительского гнева после пассажа с петушком. Мальчуганом я был подвижным и «любознательным». Когда куры во главе с Петей гуляли по двору, мне – тогда дошкольнику – взбрела в голову мысль – настолько же захватывающая любопытством, насколько глупая – попасть в петуха с некоторого расстояния чем бог послал. С первого же раза или со второго – это у меня не отчётливо – но в Петю я попал-таки. Причём, в такое место и так удачно, что ближе к вечеру, когда родители обнаружили странную и неожиданную дефективность петуха, у нас появился ветеринар, который произвёл какие-то манипуляции с петушком (наверное сделал тому какой-то укол), получил что следует за хлопоты и кажется «угостился» в прихожей времянки.

К тому времени, в предчувствии смертной казни (мама была женщина не сдержанная, к тому же её сынишка проделал брешь в семейном бюджете и чуть ни угробил прекрасного петушка), я «спрятался» на полатях. Из разговора, что происходил между родителями и ветеринаром, я уловил слова о том, что, мол, не трогайте его сейчас – пусть спит (я притворился спящим и признаков жизни не подавал). Не знаю наверное, к кому отнесены были эти слова: ко мне или к спасённому петуху, но, как видите, остался жив (Петя – тоже), пришлось только утром признаться в содеянном.

В строительстве дома принимала участие вся семья – даже я. Например, мы с папой вёдрами носили воду из колодца – метров за 200 от нашего дома, по разрешению хозяев этого колодца. Конечно, было тяжело и неинтересно.

Про «пассаж» в подвале. Подвал был огромный – почти подо всем домом и глубокий: метра 2, приблизительно. Вот там мне было интересно. К слуховому окошку зачем-то оказалось подставлено бревно, и меня мои непоседливость и любопытство толкнули на это бревно – возможно, чтобы выглянуть в окошко и узнать, что делается на огороде. С бревна я натурально сорвался, а т. к. под ним оказалось битое стекло и голова моя покою мне не давала, то тут же вся детская физиономия была залита кровью, лившейся из раны на лбу.

Кажется, я не заплакал, но явился перед мамой несколько ошарашенный. Что с ней стало – это трудно передать. Она схватила меня на руки и в чём была помчалась в город, в поликлинику. Помню, т. к. я мотался на мамином плече спиной по ходу, встречные не видели причины такого моего не джентльменского положения, одна сердобольная тётенька даже сказала: – Такой большой, а мама тебя тащит… Но когда она зачем-то обернулась на нас и увидела мой фас – весь в крови – с ней стало плохо.

В поликлинике доктор, пожалев меня, сказал, что рану зашивать не будет, чтобы не мучить ребёнка, а наложит стягивающую повязку и этим пока ограничится (может мне сделали соответствующий укол, да и кровь уже остановилась). После этого на моём лбу остался шрам (впрочем, не единственный), на память о моей глупости. А когда я уже учился в школе – это 7-й или 8-й класс, директор школы с большой любовью и даже уважением, отбросив всякую дипломатию, прямо говорил обо мне: – Умная голова. Но дураку дана.

Пушок оказался замечательным дымчато-белым сибирским котом. Рос не по дням, а по часам – что называется – на обрезках кроличьих тушек и свежей – прошу пардону – их же крови. Мы бегали с ним в пятнашки по центральной тропинке огорода, у забора которого я иногда останавливался, чтобы поболтать с соседкой, тётей Дуней, которой докладывал, как на духу, что никогда не женюсь, на что та качала головой и говорила не в том смысле, что «этого не может быть никогда», а туманно намекала на некую особенность взаимоотношений мужчины и женщины, с тем подтекстом, которого тогда я не понимал, но который ставил мужчину в некую зависимость от противоположного пола…

Надо, однако, объективности ради, отметить, что тётя Дуня жила одна, что накладывало печать сомнительности на её тезис о зависимости… Так или иначе, я в то время, несмотря на юный возраст или наоборот – благодаря ему, уверенно стоял на своём в отношении женитьбы, и продолжал занятия с котом, не сомневаясь в своём светлом и не зависимом от женского персонала будущем.

Пушок, в отличие от меня, был умён не по годам: проходя вдоль грядки с капустой, он поднимал лапой нижние листы, собирая с них зелёных гусениц и тут же их съедая, чем безусловно оказывал помощь нашей семье. Пушок жил с нами и зимой, в городской коммунальной квартире. Ему первому я сообщил печальную новость, когда почтальон принёс телеграмму о смерти в Москве моего брата (о котором позже написал книжку), после операции на сердце.

Когда я уже стал взрослым и работал в проектном институте, появилась годовалая Сима – сиамская кошка, которая досталась мне по протекции девушки, с которой соседствовали кульманами. С большим трудом Сима была доставлена на новое место жительства, т. к. всячески старалась вырваться и царапалась. В первый же вечер она начала орать так, что долго выдерживать её скрипучее сопрано не было никакой возможности – особенно с учётом наличия соседей – поэтому Сима была отправлена за окно первого этажа на волю. Как же я был удивлён, когда на следующее утро обнаружил Симу, сидящую под окном, из которого она была выпущена накануне.

Так продолжалось с практической регулярностью, что приносило нам не только спокойствие по ночам, но и соответствующее прибавление в семействе… Котят раздавали по знакомым.

Сима настолько освоилась, что присмотревшись, как открывается комнатная дверь – при помощи нажатия на ручку задвижки – кошка забиралась на спинку дивана около двери, нажимала правой лапой на ручку, дверь приоткрывалась, Сима слезала с дивана, просовывала левую лапу в образовавшуюся щель и открывала ею дверь, чтобы выйти.

Ещё мы вместе ходили в магазин за продуктами: Сима шествовала по обочине тротуара, как бы охраняя, перед дверью магазина останавливалась и ждала. Затем, по команде: – Сима, домой – следовала в обратном направлении.

Пушок пропал в неизвестности.

С Симой произошёл трагический случай – прямо на моих глазах. Она уже была большая кошка, но также сопровождала действия хозяев. Как-то зимой вывешивали бельё на балконе, балкон тогда не был ещё застеклён. Сима перешла с ограждения балкона на наружный подоконник. Порыв ветра, и Симу сдуло с обледенелого подоконника пятого этажа… Я помчался по лестнице, сломя голову, вниз. Сима попала в сугроб, но снег был с гололедицей… Принёс ещё живую домой, положил боком на низкий стульчик. Сима смотрела на меня печальными голубыми глазами, как бы говоря:

– Эх, ты, Петя – Митин брат.

Умерла Сима через несколько дней. Думаю, все внутренности у неё от удара были смещены, а может быть, и оторваны, что и привело к летальному исходу.

Через какое-то время у нас появился котёнок – пушистый сибиряк, Рыжик. Он отличался тем, что воду пил из-под крана, подставляя свою мордочку. А ещё играл, как собака: надо было бросить мячик, Рыжик бежал за ним, брал его в рот и приносил для повторного апорта.