Светлана Моторина - Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли

Мы начали слышать о нашем негативном отличии от учителей начальной школы – физкультуры и музыки, тех немногих, что работали с разными классами. «С вами невозможно работать», «Как приходите вы – так сразу руки опускаются», «Вот с «А»-классом так приятно работать», «Я не начну урок, пока вы не успокоитесь», «Мы отстаем от программы. С другими классами мы уже на две темы впереди».

С одной стороны, это непедагогично, разумеется. С другой стороны, правдиво. Еще одна дилемма: стоит ли твердить детям об их «плохости»? Из-за этих посланий мы злились и бунтовали еще больше, исходя желчью к «ботанам» ашникам, но о своей позиции в среде мы наконец составляли адекватное представление.

Эта ненависть к тем, с кем нас негативно сравнивают, – естественная защита, препятствующая положительным изменениям. Да, логика учителей понятна. Они рассказывали нам об атмосфере в «А»-классе («Б», кстати, всегда были середнячками, как и задумано, поэтому их я не упоминаю) для того, чтобы у нас возникла мысль: «Они дисциплинированные и прилежно учатся – их любят. Значит, чтобы меня любили и хвалили, мне тоже надо быть дисциплинированным и стараться учиться».

И это ошибка, которую не понимает огромная масса учителей, как минимум на постсоветском пространстве. Теперь я, как психолог, бывший некогда ребенком в таком «отбросном» классе, могу сказать, что логика у детей возникает обратная: «Нас ругают из-за этих ашников, потому что они дисциплинированные и учатся. Черти конченые. Если бы их не было, то нас бы не ругали. Ни за что не буду таким, как они. Задроты».

Да, это жутко тупо, но ведь тоже логично. Для того чтобы стать лучше, вовсе не обязательно стать лучше других. Можно всех других сделать хуже. Не обязательно худеть самому, можно откормить своего партнера – частая история.

И мы оставались в роли антагонистов при своих ценностях. А когда перешли в старший блок, где нас стали сравнивать на постоянной основе, то и вовсе демонизировали «А»-класс, покрыв множеством печатей, позорных атрибутов и тысячами обесценивающих насмешек. Шла негласная война. И благо, что мы постоянно учились во вторую смену (даже в старшем блоке, являясь, по-моему, единственным настолько взрослым классом второй смены), в то время как «А» всегда в первую. Мы не пересекались, и противостояние было, по сути, ментальным.

А что я? В первом-втором классах я был безусловным солдатом нашего взвода. Исполнительность – сто процентов. Критическое мышление – ноль.

В 1999 году бабушка меня забрала в Александровку, где я попал в самый слабый класс в сельской школе – 3 «Ш». Настолько слабый, что даже с моим уровнем подготовки учился на «отлично». Там я очень прикипел к чтению, буквально заразился им. Быть отличником мне понравилось. Жажда, порожденная дефицитом любви и признания, уже тогда мучила, и успехи в учебе позволяли мне получать желанные купоны одобрения.

Поэтому после третьего я решил не снижать планку и, вернувшись через год в Экибастуз, снова пошел в свою школу. Директор, посмотрев на мои оценки за год, поняла, что я стал старательным, и предложила мне самому выбирать класс. Мне понравилось учиться, но я все еще был солдатом «В»-взвода, к тому же – пресловутая зона комфорта, знакомые и искренне любимые друзья.

Ко всему прочему, в «В» мне было легче получать любовь и одобрение, так как я был одним из немногих, кто старался учиться. В основном учились во всем классе мы вдвоем с Гульмирой Бадельхановой.

Еще один важный вывод о роли аффектов. Они предшествуют любым убеждениям и всему рациональному. Без критического мышления человек следует только чувствам. Мне важна была не польза от учебы в «А», мне нужно было принятие, похвала. В «В» это казалось более доступным. Вот если бы мне тогда объяснили и убедили, что и в «А» это будет, я бы, наверное, перешел.

Но я был предоставлен сам себе. Поэтому – снова «В». В старшем блоке классные руководители у нас менялись каждые полгода. Мало кто выдерживал. Никто не хотел нас брать. Часто учителей доводили до слез. Наши «передовики» могли даже воровать вещи у учителя. Постоянные срывы уроков, драки, прямая конфронтация с учителями, жестокий буллинг, постоянные разбирательства с директором и участковым. Одним словом – анархия.

Я игнорировал творившийся на уроке хаос и продолжал учиться. Мне нравилось держать самообладание и обособленную позицию. Наши буллеры-переростки меня не трогали, ведь я был коренным. Свои издевательства они практиковали на новеньких, которые у нас были часто и в основном ненадолго. Я не знаю, насколько глухим, глупым или безразличным родителем нужно было быть, чтобы оставлять новенького в нашем классе, не замечать того, что с ним происходит.

Каждый новенький подвергался сначала легкой проверке провокационными оскорблениями, в том числе прямо на уроке, унизительными выкриками. Затем толчками на переменах. Затем бросанием предметов на уроках. Если реакция была слабой, то унижения только росли, доходя до сильных побоев и вымогательства денег. Последнее называлось «поставить на счетчик». Причиной служили слова или действия «не по понятиям». По понятиям быть правым было в принципе невозможно, ибо докопаться можно было до любого слова, поэтому правы были изначально буллеры. Если денежный откуп не обеспечивался, следовала новая серия побоев и угрозы сексуального унижения. Без преувеличений, друзья. Я очень хорошо понимаю ситуацию с насилием в провинциальных школах. Если не устанавливаются и не поддерживаются нормы и правила, именно к этому приводит естественная динамика поведения тех, кто увлекается травлей. Безнаказанность открывает новые возможности, градус повышается, и наивысшей точкой всегда является сексуальное насилие, точнее, унижение.

В масштабах школы также существовала своя буллерская структура. Самые униженные ребята выводились из школы и «обрабатывались» ребятами постарше, иногда и вовсе пришлыми. Решить все могла только «пряга». Это старшие, которые могли прийти и пообщаться за кого-либо. Старших всех знали, и у них тоже были ранги. У кого круче пряга, тот больше мог себе позволить.

«Девочковая» среда отличалась несильно. Драки и буллинг тоже присутствовали, хотя и без вымогательств.

Я не участвовал во всем этом. Ни в какой роли. И не защищал. Никаких шансов. У меня не то что «пряги», родителей-то не было. Никто за меня не заступился бы в случае давления. Поэтому я просто учился и был рад тому, что не трогают меня.

Учителя это видели и спрашивали, иногда на чувствах, со злостью, после очередного скандала с нашим Зеброй (на 2 года старше нас был) или Танких: «Скуртул, ну ты-то что делаешь в этом зоопарке? Переходи в «Б» или «А». Здесь же никто не учится». Такие слова привлекали внимание класса. Это ведь прямое негативное сравнение. Меня выделяли и хвалили, а их ругали. Им это не нравилось, и в мою сторону могла полететь неприятная фраза: «Да-да, иди к этим маменькиным деткам, Санёк». В такие моменты я желал лишь, чтобы учитель побыстрее сменила тему.