Сергей Лекторович - Сначала будет страшно. 7 жизней, которые мне пришлось прожить, чтобы стать настоящим предпринимателем

– Да, – ответил я.

– Ладно, молодцы, осматривайтесь, – сказал он и прошел мимо.

Ну, а дальше была организованная вакханалия – мы хором орали тогда еще новые для нас фанатские кричалки типа «Отсосите у НЬЮ-СИТИ!» или «Пока мы едины, мы непобедимы!», запускали руками волны по стадиону, а после матча пошли организованной толпой в 100 человек через весь город.

Впечатления были незабываемые. От восторга единения и принадлежности к чему-то огромному, к какой-то новой мощной силе, внутри все сжималось и буквально ликовало.

Вот это – мое!

Я пришел на стадион из любопытства – мне было интересно понять, что же за опасная и неизвестная сила так пугала людей, в прошлом бывших для меня авторитетами. И очень быстро втянулся. В фанатских стрелках на выездах я не участвовал, а вот массовые драки в родном городе впечатляли.

Скины поначалу производили впечатление организованной силы, которая никого не боится: ни ментов, ни гопников, ни наркоманов, ни бандитов, ни диаспор. Ощущение единства, поддержки, всемогущества – это то, что давало нам, совсем еще юным мальчишкам, участие в «движении».

Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы разобраться, что к чему.

Осмотревшись, я быстро понял, что все это просто веселое времяпрепровождение. Драки, выезды, адреналин и алкоголь. Здесь снова не было того, чего я искал и не нашел в своих прошлых реальностях – смыслов и идей.

Кроме внешней атрибутики и бессмысленной, а главное – плохо контролируемой агрессии, я ничего не видел.

И решил сделать все по-другому.

Я решил собрать собственную группировку. Кучка из трех человек превратилась в компанию из нескольких десятков ребят. Принцип отбора был простой и примитивный: брали всех, кто приходил, по принципу «чем больше, тем лучше».

Но откровенных фриков и отморозков отсеивали. Этим мы и стали отличаться от фанатов. У нас были и совсем молодняк, и ребята, которые только вернулись из Чечни, служившие в спецподразделениях, а потом и взрослые сторонники.

Мне сложно сказать, как и почему мы притягивались друг к другу. Думаю, многие искали «руку», дружественную силу, общность.

Сейчас этот же принцип я использую и в компании – мы набираем людей, которые близки по духу, исповедуют те же ценности. Об этом говорят самые продвинутые гуру менеджмента, но мы тогда поступали интуитивно и ничего о «науке подбора кадров» не знали.

Да и что такое менеджмент, лидерство, тимбилдинг и прочие красивые умные слова? Естественные социальные явления, которые даже без научных таинственных практик развиваются в любой среде, на протяжении всей нашей жизни.

А у науки управления главная задача одна – исследовать этот процесс и сделать его максимально эффективным, устранив потери и конфликты между людьми.

Брат мой, Роман – он не то чтобы участвовал в движении, скорее наблюдал – однажды сказал: «Вот, что меня действительно захлестнуло – у вас было братство. Своего рода мини-семья».

Это очень привлекало – такое было не везде.

И все же нас объединяло не только банальное подростковое стремление сбиться в стаю, а нечто большее. Нас беспокоили темы более высокого порядка.

Почему все палатки держат чужаки, а русские их только охраняют? Что вообще происходит со страной, куда она катится? Когда подобные вопросы тревожат подростка, он интуитивно ищет единомышленников. А жизнь в Тольятти (и других провинциальных городах) тех лет была устроена так, что ответ на безобидный вопрос, с чего начинается Родина, неравнодушные молодые ребята рано или поздно получали в ультраправой среде.

Почему? Не последнюю роль играли СМИ. Везде пестрели сюжеты, как правая молодежь дала отбор обидчикам то в одном, то в другом городе, попутно журналисты рассказывали про идеологию, образы, символику.

Фактически, как мне казалось, тогда само время создавало подростковый культ силы с двумя полюсами – либо бандиты, выросшие из бывших спортсменов, либо фанаты и ультраправые, дети в основном из благополучных семей.

Если бы государство в те годы занималось молодежью, если бы были молодежные секции, возможно, подростковые идеалы и образы героев формировались бы правильно, а множество молодых пацанов не загремели бы в тюрьмы и не погибли в бандитских разборках 90-х.

Мы отличались от бандитов только одним: они гнались за наживой и сознательно нарушали закон, а мы – за идеей, и нарушение законов было только побочным эффектом, на уровне хулиганства. Мы казались себе благородными – эдакими современными мушкетерами, вставшими на борьбу с несправедливостью: «Один за всех и все за одного!»

А ощущение тотальной несправедливости в те годы витало в воздухе: ситуацию с «нерусскими» обсуждали на кухнях во всех семьях моих друзей.

Сначала говорили о том, что их просто стало много. Потом – что они начали «зарабатывать больше всех». Еще позже пошли разговоры о том, что кавказцы идут во власть, покупают должности в прокуратуре и УВД. Многие русские нанимались к ним на работу в качестве обслуживающего персонала. Простые люди боялись, непростые думали о сопротивлении. Все это складывалось в ощущение, что у нас из-под носа уводят собственную страну.

Смотрели фильм «Война»? Там один из чеченцев произносит монолог: «Украину отдали… Казахстан… Половину страны отдали. Просто так. Скоро Дальний Восток китаец заберет. Вот вы со мной воюете, а у меня в Москве: гостиница, три ресторана, четыре бригады. Питер, Москва, Самара. Я русских дою, как коз, а они еще мне из бюджета деньги дают».

Все-таки Балабанов время чувствовал идеально.

Множество обстоятельств, чувств, боли и переживаний в какой-то момент соединились в одной точке.

Все началось с детства, когда я, может быть, впервые столкнулся с непонятной мне несправедливостью. У нас были родственники в Казахстане, и мне «повезло» оказаться там в самый разгар «парада суверенитетов». Я помню то время отрывочно.

Мне 5 лет. Звонит бабушка Лиля из Алма-Аты. По лицу мамы вижу, что разговор необычный. Я чувствую тревогу, страх: «Мам, мам, что с бабушкой?»

Она была очень энергичным и жизнерадостным человеком, просто лучилась любовью к людям. В Алма-Ате она владела небольшой парикмахерской, и сама с большим удовольствием работала в ней. В те годы (чего я тогда, конечно, не знал и не понимал) в Казахстане распространились русофобские настроения – к русским (с которыми казахи испокон веков жили по-братски) начали относится, как к понаехавшим.

Ответил отец:

– На бабушкину парикмахерскую ночью был совершен налет. Все сожгли. Пожарные приехали, когда от здания остался только обугленный каркас.

На вопрос, почему и за что, родители ответить не смогли.