Михаил Шпагин - Чистосердечное признание или Похождения борзописца, которому не сиделось на месте

Помню, кто-то расхваливал американскую технику, которую мы получали по лендлизу.

– Отличная была техника, – согласился отец. – Видел, как во Владивосток привозили «Виллисы», чтобы отправить их морем обратно в Штаты. Машины заранее ремонтировали, думали вернуть, как положено, в полном порядке. А американцы их прямо в порту под пресс – чтобы перевозка металла обошлась дешевле. Как я тогда жалел, что с собой пистолета не было…

Военный инженер приехал в Севастополь на следующий день после освобождения. По его словам, в городе оставалось лишь одно неразрушенное здание, и его поселили на выпущенном в Америке торпедном катере. Удобная каюта, а главное – окружение: молодые моряки-смельчаки, и с питанием проблем никаких. Несмотря на предупреждение, отец искупался в море и подцепил какую-то тяжелую болезнь. Его срочно отправили в госпиталь. Вернувшись домой, он долго вспоминал разрушенный город, а прежде всего – молодых торпедистов. И объяснял, что эти ребята лишь чудом могут избежать смерти. Их задача – подойти к вражескому кораблю поближе, выпустить торпеды, развернуться и умчаться как можно дальше. Обычно в этот момент катер и настигали вражеские снаряды.

Изобретение, над которым работал военный инженер, позволило бы обнаружить и определить координаты вражеского судна на большом расстоянии и уничтожить его с помощью артиллерии или авиации. И эту задачу отец успешно решил.

Иногда меня называли маменькиным сынком: не ругается, не дерётся, не учится курить. Но на самом деле я рос папенькиным сынком, именно он был в семье главным авторитетом.

…Сижу, как зачарованный. Отец читает вслух Жюль Верна. Мы вместе следим за капитаном Немо, обсуждаем его приключения, спорим. Папа и сын увлечены одинаково. Такие часы, даже минуты, выдавались редко. Заниматься воспитанием отцу было некогда – он не то что дома, в Москве мало бывал. Всё по морям, по волнам, в дальних командировках.

Ещё до революции отцу подарили сломанную настольную электрическую лампу. Он её починил, а после 1917-го года выучился на монтёра. В сарае долго хранились «когти». Прикрепив их к обуви, можно было легко и быстро взобраться на любой столб. Потом монтёр-электротехник превратился в страстного радиолюбителя, стал инженером, изобретателем. Но всё это было далеко впереди.

Отец не любил спорт, зато охотно занимался физическим трудом. Помню, как во время жизни в Домодедово он без видимых усилий поднимал и нёс четырёхпудовые мешки. Участок под картошку вскапывали сообща, но главным закопёрщиком, конечно же, был папа. Он же развёл малину «Мальборо» и чёрную смородину, которую не любил, но мама настаивала – витаминов много.

Неприязненное отношение к спорту передалось и мне – даже болельщиком не стал. А что до физического труда – разве лишь копать землю хорошо выучился – на огороде. Картошку посадить и окучить, грядку разбить и за яблоней поухаживать могу.

Отец неплохо разбирался в любой технике. Я тоже немного разбираюсь, по крайней мере, понять и описать почти всё могу. А вот что-то сделать своими руками, хотя бы починить? Лучше и не пробовать.

Думаю, что стремление браться за любую журналистскую работу, лишь бы показалась интересной, пришлась по душе – тоже от родителей. А вот в одном мы так и не сошлись. Отец был страстным автолюбителем. Мы с приятелями играли в гонки на двух ржавевших в сарае мотоциклах ещё царского времени. Папа приобрёл их в двадцатые годы, но отремонтировать не сумел. С горящими глазами рассказывал, что был у него и французский автомобиль, правда, без карданного вала. Получив Сталинскую премию, счастливый изобретатель поделил её с трудившимися над темой сотрудниками, занял деньги и купил автомобиль «Москвич» – отечественную копию дешёвого немецкого «Опеля». Расплачиваясь с долгами, мы почти целый год белого хлеба не видели.

Отец сделал всё, чтобы пробудить во мне интерес к «буржуазной» покупке. Он предложил заглянуть на книжную полку и узнать про новогодний сюрприз для всей семьи. Раскрыв первый же стоявший с краю том, я увидел записку с пожеланием продолжить поиск в какой-то конкретной книге. В ней чуть ли не стихотворное сообщение: «Дед Мороз свой подарок в Энциклопедию перенёс». Вконец заинтригованный, хватаюсь за Энциклопедию. Там – свидетельство о приобретении автомобиля.

Первая поездка в «Москвиче» мне понравилась. Правда, в салоне сильно пахло бензином. Папа что-то где-то замазал, и запах исчез. Приятели стали дразнить меня капиталистом. Первая модель «Москвича» стоила, кажется, шесть, а потом девять тысяч рублей. Когда стали жить лучше, отец снова занял денег и купил «Победу», ставшую его любимой маркой. Быть пассажиром хорошо, а вот попытки выучить меня вождению ни к чему не привели.

Отец работал в НИИ судостроительной промышленности, которым когда-то руководил Александр Шорин, автор буквопечатающего телеграфного аппарата, систем фотографической звукозаписи для кино, механической записи и воспроизведения звука. Список достижений лауреата Сталинской премии 1941 года этим не исчерпывается. Фамилию выдающегося изобретателя сейчас назовут немногие, зато представители старшего поколения хорошо знают, что такое «музыка на костях». К её появлению косвенно приложил руку человек, создавший названный его именем аппарат «Шоринофон». Его достаточно простая и доступная в изготовлении конструкция положила начало массовой подпольной индустрии. Использованные рентгеновские плёнки с записями модных мелодий заполонили страну.

Я не раз просил отца рассказать что-нибудь об Александре Фёдоровиче, но он вспомнил только одно, хотя, быть может, и самое главное. Когда министерство задержало зарплату, Шорин выплатил её всему коллективу из своего кармана.

Отец надеялся, что его сын тоже станет инженером и после школы устроил лаборантом во всё тот же НИИ. Но скоро понял – технарь из меня не получится. Я уволился и стал готовиться к экзаменам на режиссерский факультет института кинематографии (ВГИК). Хорошо осведомлённый о моих более чем скромных успехах в НИИ отец этот крутой поворот одобрил.

Домик у колодца

Когда нас, возвратившихся из эвакуации, не пустили в Москву, мама и я стали жить в Домодедове, в маленькой, купленной отцом ещё до получения комнаты на шоссе Энтузиастов, крохотной «даче».

Дача находилась на Рабочей улице, пленявшей своей почти деревенской красой. Деревянные избы (только один дом из кирпича). Между ними неширокая коричневато-серая проезжая дорога, пыльная в жару и долго не просыхающая после дождя. К избам по обеим сторонам улицы вели узенькие тропки. По бокам дороги зеленела трава, и поближе к изгородям осенью росли грибы, да не какие-то там шампиньоны, а настоящие, лесные.