Лия Гераскина - Мягкий характер

Директор школы Николай Иванович, войдя в понедельник утром в свой кабинет, увидел на письменном столе бумагу. В субботу он ушел домой немного раньше обычного, и, наверно, его секретарша Надя уже после его ухода положила ему на стол эту бумагу. Николай Иванович надел очки и взял в руки лист, исписанный крупным корявым почерком. И вот что он прочел:

Заявление

от гардеробщицы А. Сергеюк

директору Николаю Ивановичу

У нас на вешалке перемазали все пальто жвачкой, и теперь бухгалтер грозится удержать с меня его стоимость. Вроде я ушла и недосмотрела. А я ни на минуту не отлучалась. Честное слово. Не понимаю, как это случилось. Пальто это Лены Перовой из 7-го "А". Ходила я к ее родителям насчет удержания. Они не требуют. Понимают, что я вдова и двух ребят воспитываю. Прошу вас, и прикажите бухгалтеру, чтоб не грозился удерживать. Я все время плачу, даже перед ребятами стыдно.

А. Сергеюк

— Только этого не хватало! — сердито сказал сам себе Николай Иванович.— Неделя начинается с неприятности...

Мария Васильевна, отдыхающая в санатории на берегу Черного моря, получила письмо от внука Лёни, который учился в четвертом классе той самой школы, где директором был Николай Иванович.

Стояла теплая весенняя погода. Но купаться еще было рано. Вода не успела согреться, а посидеть на пляже у берега моря было все же приятно. Мария Васильевна расположилась на надувном матрасе, достала из сумки черные очки и письмо Лёни.

«Дорогой бабастик!

Ты, наверно, сейчас в черных очках сидишь у Черного моря и не знаешь, какое у меня черное настроение. У вас там уже тепло, а у нас прохладно и часто идут дожди. А мама (нет, про маму потом)...

Все ребята приходят в школу без пальто. Я тоже хотел идти без, а мама (вот теперь про маму!) ни за что не позволила. Вот и пришли из нашего класса в пальто только трое. После уроков все побежали домой, а мы трое, как дураки, поплелись в раздевалку. Я, Коля Быстров и Сережа Капитонов. Одеваемся. Смотрю, кто-то по-пластунски ползет по полу, да еще и грозит нам кулаком. Это был Петька Мазут. Прозвище у него такое, страшный хулиган потому что. Мы-то его видели, а тетя Аня — наша гардеробщица — не видела. Она смотрела в окно на спортивную площадку. Там ее сыновья-близнята прыгали и бегали на уроке физкультуры. Мы оделись. Петька уполз. В раздевалку вошла Лена из 7-го «А». Она сняла с вешалки свое пальто и закричала так, как будто нашла в кармане гадюку. Гадюки не было. Зато все пальто было измазано в какой-то гадости. Потом уже догадались, что это жвачка, а ее отчищать ой-ёй-ёй как трудно... Пока тетя Аня и Лена ахали и охали, мы ушли домой. А назавтра, когда я пришел в школу, то увидел, что тетя Аня плачет, и мне стало ее очень жалко. Она боится, что ее уволят с работы и что с нее будут удерживать стоимость пальто. Лену тоже жалко. Пальто купили совсем недавно...»

Как всё было, Лёня хорошо помнил. Словно это сейчас происходит...

Я сидел и слушал, что говорила учительница, но ничего не понимал, потому что думал про тетю Аню и Лену и еще про это испорченное пальто.

Наверно, Нина Васильевна заметила, что я ее не слушаю, и вызвала меня к доске. А я в это время вспомнил, как полз по полу Петька,— и сразу все понял. Он-то давно ходит в школу без пальто, что же тогда он делал в раздевалке? Все понятно. Потому и кулаком грозил, чтоб мы не разболтали и не окликнули тетю Аню!

Нина Васильевна говорит мне:

— Лёня, что ты пишешь? Ты же ничего не понял!

А я ей отвечаю:

— Нет, я как раз сейчас все и понял!

Тогда она с досадой спросила:

— О чем ты думаешь?

А я и бухнул:

— Да все про это пальто думаю!..

Ребята стали смеяться, а Нина Васильевна велела мне сесть... Я шепотом сказал Коле, что это Петька и испортил пальто. Он засмеялся и говорит: «От пяток дошло? Мы с Сережкой сразу догадались. Но не связываться же с Петькой!» Сам не знаю, как так получилось, но я поднял руку. Я просто задыхался от всего этого. Нина Васильевна покачала головой и сказала:

— Иди, Лёня. Я уже догадалась, что ты нездоров сегодня.

...«Ба, ну почему я такой трус? — писал Лёня.— Ты ведь не знаешь, как меня дразнят ребята: «девочка Леночка», «маменькин сыночек», «бабушкин любимчик», «здрасте, извините, пожалуйста» и еще такое, что даже писать стыдно. Я иногда думаю, что это вы с мамой виноваты. Зачем вы меня так воспитали? Не надо быть чересчур вежливым. Наши девочки говорят, что это сейчас «не звучит». В смысле — не модно. У нас девочки куда самостоятельней, чем я. А тут еще эта Женька Степанова. Представляешь, она защищает меня от мальчишек!.. Все ребята со смеху помирают, когда Женька своим толстым голосом говорит: «Не трогайте Лёнечку. Вы все такие-сякие, а он совсем другой. У него мягкий характер. А кто его тронет, будет иметь дело со мной».

А с Женькой никто не хочет связываться. Кулаки у нее железные. Она похожа на Пеппи Длинный Чулок, и говорят, что занимается какой-то китайской борьбой в специальной, школе. Но я в это не верю. Самое противное, что она на самом деле жалеет меня за то, что я такой несмелый и беззащитный»...

Тут Лёнины мысли потекли в другом направлении.

На перемене мне показалось, что я победил трусость. Я поднялся на второй этаж и остановился у двери кабинета нашего директора школы. Как бессовестно я мечтал о том, чтобы его не оказалось в кабинете! Ведь он почти никогда не сидит на месте. Рука у меня была тяжелая,, как стопудовый камень, когда я поднимал ее, чтобы постучать. Как назло, директор был на своем месте!

— Здравствуй,— сказал Николай Иванович,— что это ты такой бледный?

Тут я немножко поборолся с собой и выпалил:

— Николай Иванович! Пожалуйста, не удерживайте с тети Ани за пальто. Она, правда, ничего не видела, потому что смотрела в окно на своих близнят, а он полз по полу и грозил кулаком.

— Полз по полу? Да еще и грозил кулаком? — заинтересовался директор.— Не побоишься сказать — кто?

— Побоюсь,— признался я.

А ты будь посмелее. Раз начал — надо идти до конца.

— Но я не могу... Женька говорит, что у меня мягкий характер.

— Мягкий характер? Что ж, это неплохо, особенно если к нему прибавить смелость. Тебе же не хочется быть трусом? — спросил директор.

— Но выдавать ведь тоже нехорошо,— защищался я,— это же ябедничество.