Владислав Крапивин - Стеклянные тайны Симки Зуйка

– Ну как? Ноги еще держат?

– Аг… да, конечно, держат!

Иногда тетя Нора приводила Симку в места, с его точки зрения неинтересные. Но он был терпелив, понимал, что это как-то связано с прошлой жизнью Норы Аркадьевны. Или с чем-то для нее важным.

Так, однажды они оказались на ничем не примечательной улице, с неуютными кирпичными домами, недалеко дымила какая-то фабрика, пахло застоялой речной водой. Место называлось странно – Пряжка. Услышав это, Симка хихикнул про себя и потрогал пряжку школьного ремня, продетого в костюмные брючки. Но тетя Нора была серьезна. Постояла, глядя на окна верхнего этажа, положила на Симкино плечо ладонь.

– Ну вот, потом ты сможешь рассказывать, что был у дома, в котором жил замечательный поэт, гордость нашего века.

– Пастернак? – догадливо сказал Симка.

– Нет, что ты! Александр Блок… Когда-нибудь ты прочитаешь его стихи и поймешь, какое это чудо…

Симка хотел сказать, что мама говорила ему про Блока и даже читала какие-то строчки. Но он эти строчки не запомнил, значит, нечего хвастаться…

– Это был гений и провидец, – продолжала тетя Нора. – Только с одним я не согласна. С тем, что его поэму «Двенадцать» считают революционной. По-моему, наоборот – антиреволюционная. Предвидение гибели России, которую он чувствовал своей пророческой душой… Впрочем, я опять говорю непонятно, извини…

Симка охотно извинил. Случалось, что и раньше тетя Нора говорила о чем-то своем, не очень ясном, когда оказывалась в памятном для себя месте. Симка слушал терпеливо и без досады. Он относился к маленьким странностям тети Норы с пониманием. К таким вот неожиданным речам, к тому, что иногда она (нечасто, правда) говорила ему не «Сима», а «Шурик», к покашливанию и даже к тому, что по вечерам она украдкой достает из чемодана стеклянную фляжку с наклейкой и делает глоток. Догадавшись, что Симка заметил это, она виновато сказала: «Средство, чтобы смягчить горло. Видишь, кашляю порой…» Симка деликатно кивнул, сделал вид, что не знает, какая именно наклейка у «средства»…

Они с тетей Норой ни разу не поссорились, не поспорили даже, если не считать случая с Симкиной пробежкой перед машиной. Но тут-то уж он один был полностью виноват!

Кстати, за руку через дорогу тетя Нора водила его всего полдня. Потом все пошло по-прежнему. Хотя Симка стал, конечно, осмотрительнее…

У них сложилась привычка: где бы ни ходили днем, как бы ни устали – вечером обязательно совершали прогулку по набережной с кораблями. Бывало, что и не вечером даже, а близко к полуночи.

Весна в том году здесь была поздняя, и сейчас в ленинградских скверах еще доцветала сирень. Запах ее смешивался с запахом кораблей – от канатов и сетей, от нагретых дневным солнцем палуб, от машинного масла. Для Симки это был воздух приморской жизни и дальних стран.

Навстречу попадались компании ребят и девушек – студенты и выпускники школ. С гитарами или пластмассовыми чемоданчиками, где под прозрачными крышками вертелись магнитофонные катушки. А один раз попались две девушки и парень с крошечным жестяным патефончиком. Парень бережно нес патефончик на вытянутых ладонях. Вертелась пластинка, разносила с жестяным «акцентом» голос знаменитой Клавдии Шульженко:

Это была старая песенка о неунывающей испанской девушке и капитане бригантины Родриго. Давным-давно знакомая Симке. Такую пластинку летними вечерами часто крутил у себя на подоконнике сосед дядя Миша. Только не на патефончике, а на проигрывателе «Рекорд».

Сейчас показалось, что это голос из далекого дома, и у Симки слегка защипало в глазах. Но печаль была не страшная, сладкая даже. Потому что для тревоги не было никаких причин: мама регулярно присылала телеграммы до востребования, что дома все в порядке… И с того момента песенка про испанскую девчонку стала для Симки связанной не только с домом, но и с ленинградскими вечерами. А точнее – с белыми ночами.

Было самое-самое время белых ночей.

Темнота не приходила. Вместо нее в небе растворялся загадочный свет. При нем город – и без того удивительный – превращался в неведомый инопланетный мир.

В этом мире не было ни угроз, ни тревоги. Ни малейшей опаски. Наоборот! Размах реки, площадей и улиц делался еще более широким, но в то же время удивительно добрым и уютным. Казалось, что можно прилечь на любом гранитном уступе, на любой скамейке, и тебя мягко возьмет в ладони ласковая дремота, в которой будет множество пушистых сказок.

Мир белой ночи обещал чудеса.

Правда, никаких волшебных событий не случалось, но уже сама прогулка по преобразившемуся городу казалась волшебством.

Шлем Исаакия (где таинственный маятник Фуко) начинал мягко сиять изнутри смесью серебряного и золотистого света. В небе не было ни единой звезды, не было и облаков. Лишь изредка над Исаакием появлялись чуть заметные волокна, похожие на полоски бледного, светло-зеленого тумана.

Иногда можно было заметить робкую половинчатую луну. Она проступала в небе очень боязливо. Словно нерешительный художник стал намечать ее слабыми желтоватыми мазками, но тут же отказался от своей задачи. Луна смотрела виновато, будто хотела сказать: «Я понимаю, что не нужна здесь, но как быть, если меня заставили появиться астрономические законы?»

Бывало, что луна пыталась спрятаться в такелажной паутине парусников. Тогда парусники казались таинственными, словно только что пришли из призрачных стран.

На парусниках, на сейнерах и на проходящих посреди Невы катерах мерцали редкие ненужные огоньки.

И сам воздух мерцал…

Позже Симка прочитал у одного замечательного писателя, что в воздухе северных белых ночей порой появляется слюдяной блеск. И обрадовался верности таких слов. Потому что тем ленинградским летом, еще не зная этой книжки, он сам сделал такое открытие. Казалось, что в воздухе рассыпаны мириады микроскопических слюдяных чешуек, которые отражают бледное сияние ночи.

…За год до этого Симка разобрал сломанный электрический утюг. Его выбросила в мусорную кучу жена дяди Миши (который, «лентяй окаянный, не может починить эту рухлядь, только и знает сидеть с журналами да коту брюхо чесать»). Симка утюг подобрал и развинтил, чтобы понять, как он устроен внутри.

Самым интересным оказались пластины слюды (называются «изоляция»). Они были вырезаны по форме утюга. Гибкие, с перламутровым блеском, с розоватой и голубоватой прозрачностью. Симка смотрел сквозь них на солнце, оно превращалось в небывалую звезду с тысячей радужных лучей. Почти сразу Симка сделал открытие: слюда расслаивается на тонкие листики, затем еще, еще. Бесконечно. Самые тончайшие невесомые пластинки были совершенно прозрачны и шевелились от слабого дыхания, даже от взгляда. И ломались от любого касания. Превращались во взлетающие чешуйки.