Владислав Крапивин - Пионерско-готический роман, тинейджеры и обескураживающие повторы

О молодом, но подающем надежды критике Р.Арбитмане я услышал несколько лет назад на празднике «Аэлита», от любителей фантастики. Они рассказывали, что вышеупомянутый знаток фантастического жанра любит по отношению к моим книгам употреблять выражение «пионерско-готический роман».

Оговорюсь сразу: г-н Арбитман не претендует здесь на авторство и приписывает этот термин критику Андрею Энтелису. Но я ничего никогда не слышал об А.Энтелисе, а г-н Арбитман эту полюбившуюся ему формулировку использует неоднократно. Поэтому претензий к г-ну Энтелису у меня нет. А к г-ну Арбитману есть.

Впрочем, сначала не было. Само по себе это выражение — «пионерско-готический роман» — показалось мне даже остроумным, не лишённым определённой наблюдательности и вполне пригодным для «фэновских» тусовок. Или даже для разового, с юмористическим оттенком, использования в какой-нибудь рецензии. Но вслед за достаточно безобидным зубоскальством, появляется в «Литгазете», в разделе «Книжное ревю» (18 декабря 1992 года) рецензия г-на Арбитмана, написанная в таких тонах, словно мы с критиком — личные враги. А совсем недавно друзья-читатели принесли мне декабрьский номер журнала «Детская литература» за прошлый год (журнал, как водится в наше время, изрядно задержался с выходом). Там всё тот же, только расширенный, анализ моих книг (главным образом «Заставы на Якорном поле»). И тут уж совсем не до юмора.

Прослеживается определённая тенденция: критик выбрал себе мишень и, судя по всему, не намерен останавливаться, пока не изрешетит её или не изничтожит совсем (в литературном плане, естественно).

Ситуация в нынешней журнальной критике такова, что заступаться за «рецензируемого» автора ни у кого нет охоты. Критик может поливать писателя как угодно. А тому что делать? Отводить душу в застольных беседах с приятелями? К сожалению (или к счастью), у меня не такой характер. Я не могу (используя выражение того же г-на Арбитмана)

«из спарринг-партнёра превращаться в боксёрскую „грушу“, которую лупить — одно удовольствие».

Посему я и попросил у журнала «Уральский следопыт» несколько страниц, чтобы изложить, что я думаю о воззрениях и критическом методе упомянутого выше рецензента. Круг моих читателей и читателей г-на Арбитмана — это во многих случаях круг именно «Следопыта». Им и судить.

Начну с того, что сей критик, выстраивая «батарейную линию» для своих критических залпов, весьма вольно обращается с фактами. Он, касаясь моей творческой биографии, считает нужным проинформировать читателя (словно читатель совсем уж несведущ), что я вначале сосредоточивал своё творчество на «школьных» повестях, написанных в реалистическом ключе, а затем переключился на фантастику, используя при этом прежние «полюбившиеся схемы».

К сведению г-на Арбитмана, я никогда не менял жанры. Не переходил от реализма к фантастике и наоборот. Они в моей литературной работе были постоянно сплетены, как два успешно помогающих друг другу метода. Ещё в студенческие годы я написал свой первый сборник рассказов «Рейс „Ориона“» (вполне реалистический, о школьниках того времени) и тогда же, в 1961 году — первую фантастическую повесть: „Я иду встречать брата“. Я сочинял её в те дни, когда следовало готовиться к госэкзамену по истории КПСС. Это стоило мне „тройки“ в дипломе по означенному предмету, но переведённая вскоре на разные языки моя маленькая повесть в какой-то степени компенсировала мне сознание моей марксистско-ленинской неполноценности. Но это так, к слову…

Взяв одну из моих библиографий (они есть в библиотеках), г-н Арбитман мог бы убедиться, что мои „школьные“ произведения всегда равномерно чередуются с книжками фантастического жанра (а порой эти жанры там даже сплетаются). И тут нет ничего странного, потому что тема и в тех, и в других (в этом г-н Арбитман прав) — одна. Это — положение детей в нынешнем неспокойном, жестоком, неприспособленном для нормального детства мире. Это ответственность (а чаще безответственность) взрослых за детей. Это — право ребёнка на свою жизнь, в которой есть дом, семья, друзья, радости, безопасность — право, которое, увы, далеко не всегда осуществляется.

Именно данным вопросам посвящено большинство моих книг — и реалистических, и фантастических. И к фантастике я прибегаю не для того, чтобы более лихо закрутить сюжет или поразить читателя необычностью ситуаций, а в тех случаях, когда приёмы этого жанра помогают мне более ярко освещать всё те же проблемы: неприкаянность детей и преступное равнодушие взрослых.

Тема эта, к сожалению, не стареет, лишь обостряется. И оставлять её я не считаю себя вправе. Это моя тема. И если это значит, что „Крапивин пишет всё одну и ту же вещь“, то и слава Богу. Такое обвинение, кстати, предъявлялось писателям и покрупнее меня, в том числе классикам. И ничего, выжили они, несмотря на старания критиков.

Стиль и аргументация критика Р.Арбитмана могли бы послужить темой для отдельной статьи. Вынужден прибегнуть к объёмному цитированию (не все ведь читают журнал „Детская литература“).

„Писатель взял за основу схему, согласно которой подростки были изначально честнее, порядочнее, самоотверженнее учителей, родителей и прочих взрослых, — в лучшем случае, людей ограниченных и недалёких, а в худшем — хитрых и своекорыстных монстров. Пока „взрослый мир“ прозябал в грехе, „младший мир“, наполнив всевозможные военно-патриотические клубы, готовился к битвам за справедливость. Уже в этих повестях „пионерская“ экзальтация всех этих „мальчиков со шпагами“, этаких ясноглазых буршей, уверенных непоколебимо, что „добро должно быть с кулаками“ — вызывала известные сомнения“.

Смешанные чувства вызывают эти строки. С одной стороны — этакий полузабытый холодок между лопаток, с другой — ностальгию по временам молодости, когда „минпросовские дамы“ и авторы многочисленных анонимок клеймили меня за „противопоставление детей взрослым“ и „подрыв устоев социалистической педагогики“. Недалеко от них ушли и

„критики весьма консервативного толка (вроде Ал. Разумихина), с которыми солидаризоваться было как-то неловко“.

Напрасно г-н Арбитман застенчиво отгораживается от критика Ал. Разумихина. Они во много едины: и в необъяснимой ненависти к писателю В. Крапивину, и в умении передёргивать факты, и в своём страхе перед детьми, как перед реальной социальной данностью; и в чисто публицистическом методе — написать хлёсткую статью, а потом, слегка её переделывая, вставлять из издания в издание…