Владислав Гравишкис - На озере Светлом

Только под утро он выходит на железную дорогу и, совершенно обессилев, шатаясь, как пьяный, бредёт по пути. К счастью, это происходит недалеко от той будки на переезде, мимо которой он проезжал днём. Дежурная стрелочница замечает его и кричит:

— Эй ты! С рельсов уйди! Поезд идёт!

Бартенев не слышит и продолжает идти.

«Что с ним? — думает стрелочница. — И откуда только взялся?» Она подходит к нему и за рукав уводите рельсов. — Ну, куда тебя занесло? Жизнь надоела? Попадёшь под колёса, я отвечать за тебя должна?

Бартенев, оглушённый грозным гулом, уже давно разламывающим ему голову, смотрит на женщину бессмысленным взглядом и с усилием выговаривает:

— Машина у меня… В лесу завязла… Бензину… нет ли?

Вид у него дикий и измождённый, и стрелочница догадывается, что с человеком что-то случилось. Сменщица, у которой она принимала смену, говорила, что перед метелью в горы прошла машина. «Уж не с неё ли он, сердешный?»

Она устроила обеспамятевшего Виктора на лавке в своей крохотной будке. Когда в вихрях снега в горы уходит блистающий прожекторами электропоезд, она вызывает дежурного по разъезду и докладывает о пришедшем из лесу больном человеке. Приходят люди, уводят Бартенева на станцию, усаживают в пассажирскую электричку и увозят в областной город.

Он очнулся через много дней в железнодорожной больнице. Узнал, что приезжали представители совхоза, приходили работники областного управления милиции, но добиться ничего не могли: Бартенев сильно бредил. Начались поиски машины, но безуспешно…

Да и как было её найти, когда она стояла далеко в стороне от дороги, в одном из глухих заливов озера Светлого, укутанная в трёхметровые сугробы. Лесник захаживал сюда редко: нечего было ему здесь делать. А когда наступила весна, началось таяние, тяжёлый грузовик продавил лёд и ушёл под воду.

Странно слышать этот рассказ сейчас, когда над Уралом сверкает горячее, яркое лето. Маленькое раскалённое солнце заливает землю своими лучами, дышать нечем, и о зимних морозах вспоминаешь с удовольствием. Курилка, в которой сидят ребята, поставлена в тени громадной сосны, но всё равно жарко, ребята обливаются потом. Пока не закончился рассказ, никто из них не шелохнулся. Потом наступает долгое молчание. Слышно, как шуршит бумага. Виктор достаёт папироску, достаёт прямо из кармана, не вынимая пачки, как он привык делать во время хода машины.

— Всё дело в бензине, — говорит Митя. — Был бы бензин — вы бы выбрались из залива.

— Трудно сказать, ребята. Уж очень погода дурная была…

— Вам бы на кордон идти — от Скалистого недалеко, километра три. Обогрелись бы и не заболели, — замечает Павлик.

— Откуда же мне было знать про кордон?

— Да, конечно.

Опять молчание. Семён, что-то напряжённо разгадывавший, вдруг начинает тихонько смеяться. Это так не похоже на него, всегда серьёзного и немного угрюмого, что ребята смотрят на него удивлённо.

— Чего ты, Семён?

Семён ничего не может ответить, его всё больше разбирает смех.

— Дурак я, ребята! Ох, и дурак! — наконец произносит он, — А я-то себе голову ломаю: как машина добралась до залива? По воде — не может быть, она не плавучая; с гор скатиться — тоже не может, лес кругом. А про зиму и забыл совсем! По льду пришла!

Он опять хохочет, сквозь слёзы говоря:

— Просто-то ведь как! А вот раньше не сообразил!

Ребята и Виктор тоже смеются, но не над словами Семёна, а над его потешным видом. Да, теперь всё ясно: за железнодорожным переездом, попав в снежный мешок, Виктор незаметно свернул с тракта в какую-то другую просеку, скатился в Светлое и по льду въехал в Скалистый залив.

Они обсуждают эту простую и совсем не таинственную историю появления грузовика на дне Скалистого залива, пока не приходит Колокольцев. Поздоровавшись и деловито осмотрев грузовик, он вручает Бартеневу документы и спрашивает:

— Заводить пробовали?

— Пробовали, Анатолий Иваныч.

— Как?

— Как зверь, лучше не надо. Сделано на совесть, — одобряет Виктор.

Несколько мгновений Колокольцев и Бартенев, улыбаясь, молча рассматривают друг друга.

— Ну вот, — говорит Колокольцев, — и кончились твои мучения.

— Так точно, кончились, — отвечает Бартенев.

Помолчав, спрашивает: — Можно трогаться, товарищ инспектор?

— Можно, поезжай!

У Мити и Павлика расстроенные лица, Семён хмурится, глядит исподлобья: вот сейчас Виктор сядет в кабину и уедет. Уедет грузовик в совхоз, и они больше его никогда не увидят. А они так привыкли к нему, он заполнял все их мысли в эти дни, они приобщились к жизни взрослых, увидели другой мир — мир упорного, всё преодолевающего труда. Жалко, что всё это сейчас кончится: уедет Виктор — и всё, конец!

Бартенев тоже почему-то медлит. Он долго застёгивает пуговицу нагрудного кармана, в который уложены документы, и о чём-то размышляет. Повидимому, он чувствует себя в неоплатном долгу перед этими ребятишками, нашедшими и вытащившими его машину из лесных дебрей. Надо бы для них что-нибудь сделать, но у него нет с собой ничего, что бы он мог им подарить.

— Ладно, ребята, я вам в следующий раз привезу подарки. Поеду в рейс и завезу, — смущённо говорит он.

— Новости! — фыркает Митя. — Мы не маленькие…

— Даже обидно, — бормочет Семён. — Как будто мы так просто не можем…

— Маленькие, не маленькие, а помогли. Спасибо вам за всё!

Семён оглядывается на товарищей, те смотрят на него: ты старший, ты и отвечай в эту торжественную минуту расставания! Семён и рад бы сказать Виктору что-нибудь позадушевнее, но, как назло, все хорошие слова исчезли и никак не приходят на ум.

— Да мы… понимаем же… целина-то для нас, чтоб нам лучше было… И вам там нелегко — тоже понимаем. Как же не помочь? Всякий бы помог, чего тут и говорить… Ведь мы… — Он размышляет, отыскивая нужное слово, которым можно было бы покрасивее выразить те чувства, которые переполняют его сейчас. Наконец находит его: — Ведь мы — советские, одной семьёй живём. Верно?

— Верно! Мы — советские, — почему-то вздохнув, кивает Бартенев и пожимает тонкие, исцарапанные, с раздавленными мозолями, покрытые солидолом мальчишечьи руки. — До свидания, ребята, до свидания! Выпадет дорога — приеду к вам! Обязательно заеду!

— Заезжайте, Витя, заезжайте!

Мотор рокочет, и грузовик трогается в путь. Сторож снимает цепь, протянутую поперёк ворот, машина выкатывается из автобазы, поворачивает направо, спускается вниз, к проспекту. Там в это время проходит длинная, из нескольких десятков, колонна новых грузовиков: бригада шофёров из какого-то восточного совхоза самоходом ведёт полученные на заводе машины на место работы. На бортах мелом написаны номера и одно слово: «Транзит».